Психолавка - [63]

— А в чем бы это выразилось?

— В обычном вознаграждении, которое всегда получает нашедший, — да и то лишь потому, что ты все это время за ним следил. Ну, и еще, возможно, ты получил бы небольшую премию за то, что подготовил его для меня — хоть я тебя об этом и не просил.

— Нет уж, спасибо, — сказал я. — Я просто хочу посмотреть, чем все это обернется.

— Да все уже кончено, — сказал он. — И смотреть тут больше не на что.

Я стряхнул с себя грязь, потянулся и сказал:

— А я пока в этом не уверен.

— Разве что-то еще осталось?

— Тридцатая «Canto» Эзры Паунда [39].

— Что это?

— Одно стихотворение, которое произвело на меня чрезвычайно сильное впечатление, когда я учился в колледже. Я целыми днями о нем думал. Даже отправился в библиотеку читать работу Шиллера «О наивной и сентиментальной поэзии» [40]. В те времена я еще не понимал, почему это на меня так подействовало. Теперь, разумеется, понимаю. Ты отправишь Адама назад, и, хоть он и «божественный», его все равно собираются убить, верно?

Эрике кивнул и сказал:

— Ну и что? Он же прекрасно знал, на что идет, когда это делал!

— Я понимаю. Но мне теперь разонравилось убивать. И я решил не отдавать его.

— Ты же Охотник! Такие, как мы, не должны задумываться, любят они убивать или не любят. Мы просто должны это делать, когда пробьет наш час.

— Но я вполне могу это делать, когда нужно! И охота мне по-прежнему нравится. Не меньше, чем прежде. Просто временно я с удовольствием выполнял бы функции обычного сыщика.

Эрике покачал головой:

— Да делай ты что хочешь! Все равно в ближайшее время вылетишь оттуда. А я между тем намерен во что бы то ни стало скрутить этого человека-кота и отправить его вместе со всей его распроклятой лавочкой обратно — к самому концу времен.

В два прыжка я оказался между ним и Адамом. Эрике так и уставился на меня.

— Ты что, хочешь мне помешать? — удивленно спросил он.

— Боюсь, что да, — сказал я.

— Я же говорил, что ты перехватил мою добычу!

— Никакой твоей добычи я не перехватывал! Мне это, черт побери, и в голову не приходило! Но вот теперь я, кажется, действительно это сделаю.

— Но ты же понимаешь, что я никак не могу позволить тебе уйти, да еще с такой добычей?

— Нет, не понимаю.

Он вздохнул, помолчал и сказал:

— Ну хорошо. Тогда давай все выясним до конца.

И шипастый кожаный браслет мелькнул в воздухе — как раз там, где за мгновение до этого торчала моя голова. Я успел увернуться и несильно ударил его в горло. Страшных ударов по корпусу мне избежать удалось, но моя левая щека была вся исполосована острыми шипами. К моему удивлению, я сумел нанести ему двойной удар в солнечное сплетение, а потом как следует дать по шее и врезать коленом в физиономию, да еще и пристукнуть ладонью по макушке. И при этом я цитировал Паунда:

Жалобное пение день за днем — То Артемида поет, Артемида, Артемида от жалости вой подняла…

Внезапно Эриксу удалось схватить меня за запястье и швырнуть через всю комнату. Но теперь я уже куда больше, чем прежде, был искушен в особенностях этого пространства и, приземлившись на стену, ловко взбежал по ней вверх и сверху успел раз шесть ударить его прямо в лицо, прежде чем он очухался и начал отбиваться. Через несколько секунд он уже атаковал меня, и ему удалось нанести мне в подбородок удар такой силы, что я отлетел назад и упал. Но, к счастью, упал я плашмя и на потолок, тем самым оказавшись вне пределов его досягаемости.

Он тоже взбежал по ближайшей стене и мчался ко мне, но я уже успел прийти в себя и снова твердо стоял на ногах. Вот только координация движений у меня пока восстановилась не полностью. Однако и это пришло в норму, как только он набросился на меня.

Из жалости теряют листву леса, Из жалости гибнут нимфы мои, Из жалости злоба идет по земле, Из жалости даже апрель осквернен, Жалость — вот корень Зла и росток…

Я бил его по ногам. Дважды я лягнул его в живот, а потом он сделал сложный кульбит, схватил меня под колени и опрокинул назад; потом оседлал и попытался ударить локтем в гортань. Я перехватил его руку, стащил с себя и попробовал удушить. Но я переоценил свои возможности: он, продолжая откатываться от меня, как бы наматывал на себя мою руку, а потом сломал ее в локте, умудрившись ударить по ней ногой, которую успел высвободить.

И если ныне звери не пойдут за мною, Тому виною жалость будет:

Ведь жалость запрещает убивать…

Правой рукой я ткнул ему в глаза и в итоге высвободился, подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и благополучно приземлился. Однако он тут же снова набросился на меня, осыпая градом ударов. Я понимал, что долго мне не продержаться… Так что и не пытался защищаться; а когда он собрался применить свой смертельный захват, я просто нырнул в пустующее тело Пьетро, художника.

Он сразу заметил, как я (в теле Пьетро) поднялся на ноги в дальнем конце туннеля.

— Ну это уж совсем подлый прием! — возмутился он. — Что за дурной вкус — использовать клоны человека против него же самого!

Я только улыбнулся.

Все стало грязным в это время года, И по причине этой что чистоты искать?

Питая жалость даже к этой грязи, На свете как попало все растет…

Он швырнул в меня телом Ларса и стремительно бросился в атаку. Я отступал. Я уже миновал крючья, на которых раньше висели клоны. Я никогда прежде не заходил так далеко в Дыру. Спиной я чувствовал мощное сопротивление воздуха и, твердо решив не делать больше ни шагу в этом направлении, бросился плашмя на пол. И тут же надо мной, точно камень из пращи, пролетело тело несчастного Ларса.