Психоэкология реальности. Русское бардо - [5]

Позже я назвал это направление "экстропсихология", хотя правильнее было бы — "экстремпсихология". Мы с друзьями увлечённо "прошерстили" горы литературы и убедились лишь в том, что здесь, как говорится в народе, "и конь не валялся". Хотя просвет наметился — он явился в лице полковника В.А. Пономаренко, доктора медицинских наук, в те времена гонимого за передовые исследования в области инженерной психологии.

Он поддержал наши исследования и явил пример учёного, не боящегося сказать, что точность движения руки зависит от перегрузки в полёте, а не от воли партии.

Нам удалось достоверно установить два с виду взаимоисключающих режима работы психики в экстремальной ситуации в случаях успешного выхода из неё. Решающим фактором оказалось время. Если время до наступления катастрофы исчислялось 1-15 секундами, работа психики принципиально, качественно отличалась от той, когда время подумать в обычном для человека стиле всё же было.

Обычно человек задаёт вопрос: что случилось? Ищет причину и, найдя её, принимает решение, начинает действовать.

Задать вопрос "что случилось?" в первом случае равносильно гибели. В том, что же случилось, месяцами разбираются целые конструкторские бюро и часто безуспешно. Ситуация и решение воспринимаются мгновенно, и на этом фоне в дело запускается автоматизм.

Практически деятельность протекает на неосознаваемом уровне. Человека спасает умение делать не думая. Правда, механизм этого автоматизма должен быть наработан заранее. Нужно потрясающе точно знать, что именно там-то произойдёт именно это, и экипаж сработает именно так. Есть второй вариант спасения — он проще, но для него надо… остановить время.

Тогда, в остановленном внешнем времени, можно спокойно продумать ситуацию и принять решение во внутреннем времени, затем с готовым образом действий вновь выйти во внешнее время, фантастичным это является только на первый взгляд.

Почитав аварийный материал, записки лётчиков-испытателей, любой из вас найдёт случаи, когда лётчик за несколько секунд решал сложнейшую техническую проблему, над которой годами бились учёные коллективы.

В полётах, земных и космических, случается много чего и другого, но все предпочитают об этом помалкивать, потому что вечно пьяный и сонный авиационный врач при таком сообщении мигом взбодрится и отстранит вас от полётов навеки.

О случаях выхода из катастрофической ситуации говорят: спасся чудом. Но технология чуда проста. Если на ограниченном поле есть луза, то хаотично катающийся шар рано или поздно в неё попадёт. Катание мимо — есть обыденность. Попадание воспринимается как чудо, как момент истины, как озарение. Этот мир начинён тоннелями и лузами. Двигайтесь — и вы в них попадёте.

Когда однажды в полёте над океаном ночью в облаках в режиме радиомолчания мой стрелок-радист истерически закричал: "Командир!", я знал, что шар в лузе и резко "свалил" самолёт влево. Это спасло нас и другой экипаж, который набирал высоту в десятке метров под нашим фюзеляжем.

80-е годы… За бортом гудело небо. Мы летали как проклятые. Практически через день с подвешенными под крылья ядерными ракетами.

Сегодня я вижу на улицах современных "крутых" парней с короткой стрижкой. Такими мы были, когда еще баловались на учебных ИЛах и МИГах. До первого полёта в сердце Тихого океана, до первой дозаправки в воздухе, до первого увиденного через тёмное стекло ядерного взрыва… И внешняя крутость тихо ушла в небытие. Ибо сказано: познавший умалится.

Умалившийся определяет своё место в Реальности. В этом заключается истинное Прозрение.

Когда на научно-практической конференции в Швянтое в июне 1986 года продвинутый тибетский маг после парной медитации заявил, что я ушёл много дальше его, окружавшие нас исследователи замерли в недоумении. Во мне недоумение вызывает обратное.

Как можно вообще чего-то достичь исключительно психофизическими упражнениями, вне реального риска, вне любви, вне света, исходящего от предков, вне достойного уровня деятельности на внешнем плане. Однако пойдём дальше. В конце 70-х годов социалистический общественный строй на ментальном уровне уже не существовал. Замполиты продолжали развешивать в каптёрках плакаты с изображением звериного лица империализма, но оно уже никого не пугало.

А тем временем где-то высоко над нами шло истинное сражение, в котором предрешалась судьба каждого из нас. Вели его люди, вооружённые консциентальным оружием. С нашей стороны фронт держать было просто некому. К этому никто нас не готовил.

К концу 80-х годов звенья мозаики начали сходиться в рисунок — пришла пора моей первой трансформации. Да, я был офицером. Но, будучи им, я всегда считал, что офицер и — шире — воин лишь на треть является защитником территории страны. Главное его назначение — защита духовного пространства Родины, её традиций и моральных устоев, её святынь, воли к жизни и воли к победе. Это не уходит из истинного воина с моментом, когда он снимает погоны.

Второй составляющей нового смыслового поля стала проверка следующего предположения. Если в экстремальных условиях возможны уникальные состояния сознания, то нельзя ли достичь их искусственно, с целью использования их преимуществ перед обычным состоянием?