Психические расстройства. Шизофрения, депрессия, аффективность, внушение, паранойя - [44]

Когда он сам тормозил судопроизводство, он жаловался на волокиту. Наиболее краткое изложение его процессуальных действий занимает 29 страниц in folio. Во время исследования он вел себя вполне нормально и не проявлял никаких странностей в вопросах, не касавшихся его судебных дел. В отношении же последних он был невменяем. Он приводил крайне бессмысленные утверждения. Все то, что ему не подходило, он считал ложью и подлогом, но первая пришедшая ему в голову мысль, если она могла быть истолкована в его пользу, была, по его мнению, правильна. Он мог утверждать, что тот или иной свидетель сообщил ему определенные сведения, несмотря на то, что этот свидетель был непричастен к делу и оспаривал утверждение пациента; он продолжал утверждать это даже и после того, как показания свидетеля были запротоколированы и протокол был приложен к делу. Иногда он пытался подыскать нечто в роде доказательства для второстепенных обстоятельств, в остальном же он ограничивался одними лишь утверждениями. Иногда же он создавал circulus vitiosus[6]. Например: его шурин получил долю в наследстве; доказательство: он устроил скандал. Доказательство того, что он устроил скандал: он получил долю в наследстве. Конечно, бессмысленность таких утверждений маскировалась большим набором слов. Многочасовая дискуссия не могла убедить его в том, что такие голословные утверждения не могут служить доказательством. Преступление, совершенное его братьями, было для него аксиомой, из которой он исходил; он никак не мог осмыслить, как это другие требуют от него доказательств. Он требовал много раз, чтобы суд сам представил доказательства его утверждений, и так как суд этого не делал, то он ставил его на одну доску со своими врагами. Он ссылается на несуществующие законы. Для того, чтобы аннулировать неправильное завещание, суд не должен требовать доказательств, он «должен оценивать, взвешивать, рассуждать». Завещание гнусно и потому недействительно. Когда он хочет обосновать какую-нибудь жалобу, он может сказать: правовая сторона дела меня не касается. Он исходит всегда из того положения, что преступление доказано: «Если они не признают обстановку уголовной, то у них не будет ключа к пониманию целого». «С тем, кто думает об этом иначе, я незнаком». «Тратить хоть одно слово, чтобы говорить а низости родственников, излишне; это должно иметь значение для суда».

Яснее всего проявляются дефекты его мышления при математических операциях, касающихся его бреда. Я задал ему следующую задачу: шесть членов семьи должны разделить наследство в 51000 франков; трое получают лишь законную долю; сколько получает каждый? Он совершенно неспособен был произвести расчет абстрактно; ему нужно было знать, как зовут тех, которые получают законную долю; он учитывал свои собственные требования, смешивал законную долю с целым наследством и, наконец, видоизменил эти понятия таким образом, что на его долю пришлась большая сумма. Я старался в течение многих дней заставить этого академически образованного человека решить указанную задачу письменно и устно, о чем имеется протокол на 20 страницах in folio. Мои усилия, оказались бесплодными. Мне не удалось ни разу довести его до признания, что он сделал ошибку, когда в одном расчете у него получилась законная часть в 5555 фр., а в другом – в 6666 фр. Точно также он не признал ошибочности своего расчета, когда общая сумма денег, которую должны были получить все члены семьи, почти вдвое превысила подлежавшую разделу сумму или когда он вычислил свою долю в сумме свыше 30000 фр., в то время как доли двух других членов семьи не достигали даже 20000 франков.

После того, как все средства были им исчерпаны, и он должен был опасаться водворения в психиатрическую больницу, пациент прекратил, наконец, борьбу, но не отказался от своего бреда. Мне приходилось впоследствии часто видеть некоторые его газетные статьи, в которых речь шла всегда о каких-нибудь выдающихся исторических лицах.

Академически образованный человек, обладавший высоко развитым самосознанием, хотел бы иметь определенную власть, а именно; играть руководящую роль в своей семье; однако, он имел возможность осуществить это стремление лишь с помощью расточительности, которая соответствовала и без того неэкономному образу его жизни. Благодаря хорошим доходам такое положение длилось в течение долгого времени. Зато он при таком образе жизни не скопил ничего. Так как он не выносил никаких указаний со стороны, он вынужден был оставить свою хорошую службу и впал в денежные затруднения. Ему казалось слишком недостаточным занять аналогичное, хотя, может быть, и несколько менее оплачиваемое место; он стремился заработать больше, занявшись делами, неудачное ведение которых указывало ему на его неспособность опять выбиться наверх и еще больше увеличило его нужду. Затем он пришел к сознанию, что его тугоухость служит большим препятствием к исканию новых источников дохода. Он вычислил, что ему нужно, по меньшей мере, от 20000 до 30000 франков, чтобы обеспечить себя от нужды. Так как он сам не мог заработать их, то его мысль обратилась прежде всего к наследству; но, за отсутствием дядюшки из Америки, он мог думать только об отцовском наследстве, от которого он некогда отказался из хороших нравственных побуждений. Теперь он раскаивался в этом; он желал, чтобы этот отказ не существовал в его прошлом, и достиг этого в своих бредовых идеях, причем сильно преувеличил наследство, приходящееся на долю одного ребенка.