Псалом - [10]

– Откуда вы, дети, и почему здесь плачете?

– Мы с хутора Лугового, – сказала Мария.

– А где же ваши родители? Отец и мать? – спросил дядька в очках.

– Отец наш помер прошлый год, – сказала Мария, – год был голодный. И нас с матерью осталось пять душ детей. После смерти отца у нас завалилась хата, и нам управление колхоза дало другую хату вблизи тамбы…

– Ясно, ясно, – нетерпеливо сказал дядька в очках, прерывая слова Марии, видать, для него скучные, – а как фамилия ваша, как мать звать?

– Не знаем, – сказала Мария, – знаем только, что по деревенской кличке мы гражданкины дети.

В этот момент из дверей выглянула очень красивая женщина, одетая в мужскую рубашку с галстуком, и спросила:

– Павел, что случилось?

– Да вот подбросили нам детей… Я сейчас позвоню в приют.

– Ну, пригласи их в дом, – сказала женщина, – а то смотри, уж из окон выглядывают и подумают, что мы этих детей чем-то обидели… Заходите, дети, – добавила она, широко раскрыв дверь.

И Мария с плачущим Жориком на руках и Вася вошли в переднюю, где висело много одежды и пахло чем-то очень вкусным. То был запах нафталина, но для Марии всякий запах сейчас был вкусен, даже исходящий от Жорика запах напоминал ей что-то квасное, которое она ела или пила у бабушки в деревне Поповка на Пасху. Из передней куда-то вверх вела деревянная лестница с перилами, крашенная в зеленый цвет и очень крутая. Вася сделал два шага своими тоненькими ножками и тут же осел, ибо пухлый животик мешал ему. Но Мария шепнула:

– Пойдем наверх, Вася, может, нам что подадут. Может, хлеба подадут или борщом вчерашним накормят, которого им не жалко.

Она слышала от старухи нищенки из их села Шагаро-Петровское, что в городе нищим иногда дают в богатых домах поесть борща, которого варят так много, что лишнее выбрасывать приходится, и старухе часто удавалось поесть такого лишнего борща. Но борща им не дали и хлеба тоже, пока добрались наверх Вася своими ножками и Мария с тяжелым Жориком, женщина уже успела, наверное, убрать борщ со стола, а на стол наложила книг. Дядька куда-то звонил по телефону, телефон Мария знала, он стоял в сельсовете. Очень скоро, как будто из дома напротив, пришла сердитая, коротко стриженная женщина, развернула привычно и грубо одеяльце, посмотрела Жорика, спросила, как его зовут и как фамилия. Как зовут, Мария сказала, а вместо фамилии начала рассказывать свою историю о завалившейся хате. Но женщина не стала слушать, взяла Жорика и ушла.

– Ну, теперь идите домой, – сказал дядька в очках.

– Нет, домой мы не можем, – сказала Мария, – мы хотим на ярмарку. Там мать наша. Как пройти на ярмарку?

– Очень просто, – оживленно сказал дядька, – проще пареной репы. Идите по улице все влево и влево, перейдете площадь, вот вам и ярмарка.

И он быстро свел по деревянной лестнице Марию и Васю и запер за ними дверь.

Сперва Мария и Вася пошли к ярмарке и быстро нашли ее, но матери там не оказалось, сколько они ни искали. Зато, хоть был уже вечер и подводы мало-помалу разъезжались, еще было вдоволь пшена в мешках и лука-цыбули в вязках, и какая-то старушка, похожая лицом на старую нищенку из села Шагаро-Петровское, ту, которая рассказывала Марии о своих удачах в получении лишнего борща в богатых домах, так вот, какая-то старушка продавала сушеные сливы, которые разложила на мешковине кучками. И тут Васе впервые пришла в голову мысль украсть.

– Обеими руками я целую кучу слив схвачу, – говорил он, – и хоть ноги у меня слабые, но и торговка старая, не догонит.

– Да Боже тебя упаси, – отвечала Мария. – Это грех большой. Чтоб я за тобой этого больше не замечала. Да и не убежать тебе. Старуха не догонит, но крик подымет, и тебя другие люди поймают. А знаешь, как воров бьют? Я видела раз, как у нас в селе били цыгана.

– А почему ж, – говорит Вася, – наша мама не купила нам слив, чтоб нам их не воровать?

– Наверно, за платок, который она принесла продавать, здесь на ярмарке мало хотели заплатить, – сказала Мария, – а платок красивый, шерстяной. Это отец ей к свадьбе подарил. Жалко его продавать дешево. Вот она и понесла его продавать в богатые дома. Давай, Вася, походим по городу, может, и найдем нашу маму.

Город Димитров большой, красивый. Тут и бульвар, огражденный забором, забор хоть и железный, но низенький, даже и Вася, если его чуть подсадить, перелезет. Тут и электрических лампочек множество в больших стеклянных окнах, где товары разные лежат – одежда и обувь, а съестных товаров не было, поскольку год был голодный, и съестное городским по карточкам выдавали. А народ по улицам шел все чужой, впервые виденный, незнакомый, и потому, когда Мария узнала в толпе возле главпочтамта, в самом центре города, уже известного ей чужака, она тут же шепнула Васе:

– Гляди, вон тот, кто нам два раза хлеб подавал. Пойдем, может, подаст в третий раз. Ни мамы нашей, ни бригадира рядом нет, отнять некому, мы и съедим хлеб, а то голодно.

Перед главпочтамтом был фонтан, еще дореволюционный, потемневший, с изображением голых деток, сидящих верхом, как на конях, на жабах-лягушках, и из жабьих морд били водяные струи. А рядом был недавно вырубленный из гранита кумир, установленный на пьедестале каменном, так что тяжелая глыба еще не успела соединиться с землей, на которой она установлена, как это бывает со старыми кумирами в городах языческих.