Прыжок за борт - [90]

— Да, я знаю, — прошептала она спокойно и твердо.

Я почувствовал, что ничего не сделал. В сущности, что хотел я сделать? В то время я был очень возбужден, словно мне предстояла великая и нужная работа: влияние момента на мое состояние. В жизни каждого из нас бывают такие моменты, нам знакомы такие влияния, приходящие извне, непреодолимые, непонятные, как будто вызванные таинственными столкновениями планет. Она держала, как я ей сказал, его сердце. Мне следовало бы добавить, что во всем мире нет никого, кто бы нуждался в его сердце, его уме и его руке. Это — общая наша судьба, и, однако, страшно так говорить о ком бы то ни было. Она слушала молча, и в ее неподвижности был теперь протест, необоримое недоверие.

К чему ей беспокоиться о мире, распростертом за этими лесами? — спросил я. — От этих миллионов людей, населяющих неведомые пространства, не придет (уверял я ее) до конца его жизни ни зова, ни знака. Никогда. Я увлекся. Никогда! Никогда! С удивлением вспоминаю, как настойчиво и страстно я говорил. У меня создалось впечатление, будто я схватил, наконец, призрак за горло. Действительно, реальность оставила позади чудесные облики сна. Зачем ей бояться? Она знала, что он сильный, честный, мудрый, смелый… Все это так. Больше того: он велик, непобедим… и мир в нем не нуждается, мир забыл его и даже никогда о нем не узнает…

Я остановился. Глубокое молчание повисло над Патюзаном, и слабый сухой звук весла, ударяющего о борт каноэ где-то на середине реки, казалось, делал тишину безмерной.

— Почему? — прошептала она.

Мною овладело бешенство, какое испытываешь во время жестокой борьбы. Призрак пытался ускользнуть из моих рук.

— Почему? — повторила она громче. — Скажите!

Я все еще молчал, а она топнула ногой, как избалованный ребенок.

— Почему? Говорите!

— Вы хотите знать? — спросил я с яростью.

— Да! — крикнула она.

— Потому что он недостаточно хорош, — жестоко бросил я.

Наступило молчание. Я заметил, как взметнулось вверх пламя костра на другом берегу, увеличился круг света, словно удивленно расширенный глаз. Затем пламя внезапно собралось в багровую точку. Я понял, как близко стояла девушка, когда ее пальцы сжали мою руку. Не повышая голоса, с презрением, горечью, отчаянием она сказала:

— Он мне говорил то же самое… Вы лжете!

Эти последние два слова она выкрикнула на туземном наречии.

— Выслушайте меня! — взмолился я. Она затаила дыхание, оттолкнула мою руку.

— Никого, никого нельзя назвать достаточно хорошим, — начал я очень серьезно. С испугом я заметил, как учащенно, как бы захлебываясь, она дышала. Я опустил голову. Какой смысл? Шаги приближались, я быстро отошел и исчез, не прибавив больше ни слова.

ГЛАВА XXXIV

Марлоу быстро встал и слегка пошатнулся, словно опустился после стремительного полета. Он прислонился спиной к балюстраде и смотрел на плетеные шезлонги. Его движение как будто вызвало к жизни распростертые на них тела. Один или двое выпрямились, словно в тревоге; кое-где еще тлели сигары; Марлоу глядел на них глазами того, кто возвратился из безмерно далекой страны грез. Кто-то откашлялся, — небрежный голос, словно поощряя, бросил:

— Ну и что же?

— Ничего! — сказал Марлоу, слегка вздрогнув. — Он ей сказал, она ему не поверила — и только. Что же касается меня, то не знаю, подобает ли мне радоваться или печалиться. Чему я верил… Я не знаю и по сей день и, должно быть, никогда не узнаю. Но чему верил он сам, бедняга! Истина победит… знаете ли — Magna est Veritas et… Да, когда ей представится благоприятный случай. Есть закон, несомненно… и какой-то закон управляет вашим счастьем, когда мечут кости. Это не справедливость, слуга людей, но случай. Фортуна — союзница терпеливого времени, в руках которой точные весы. Мы оба сказали одно и то же. Оба ли сказали правду… или один из нас сказал… или ни тот, ни другой?..

Марлоу вдруг замолчал, скрестил на груди руки и снова заговорил другим тоном.

— Она сказала, что мы лжем. Несчастная! Ну, что ж — предоставим дело случаю: его союзник — время, которое нельзя торопить, а его враг — смерть, которая не ждет. Я отступил, признаюсь, малодушно. Я попытался низвергнуть страх и был отброшен. Мне удалось лишь усилить ее тоску намеком на какой — то таинственный заговор, необъяснимый и непонятный заговор, имеющий целью вечно держать ее в неведении. И это произошло легко, неизбежно. Словно показали мне деяние неумолимой судьбы, которой мы служим жертвами и… орудием. Страшно было думать о девушке, которая там недвижно стояла. Шаги Джима прозвучали грозно, когда он в своих тяжелых зашнурованных сапогах прошел мимо, не заметив меня.

— Как! Нет света? — с удивлением сказал он громко. — Что вы тут делаете в темноте?

Через секунду, должно быть, он заметил ее.

— Здорово, девчурка! — весело крикнул он.

— Здорово, мальчик! — тотчас же откликнулась она, поразительно владея собой.

Так они обычно здоровались друг с другом, и вызов, звучащий в ее высоком певучем голосе, был очень забавен и ребячлив. Джима это восхищало. В последний раз я слышал, как они обменивались этим знакомым приветствием, и сердце у меня похолодело. Высокий певучий голос… но замер он, казалось, слишком быстро, и веселое приветствие прозвучало как стон. Это было страшно.