Прыжок во тьму - [80]

— Нужно немедленно сообщить на волю, — сказал я, как только представилась возможность, — что Войта, Рихард, Иван, Тонда, Ладя, Ярка, Калина — один и тот же человек, агент гестапо Фиала, которого необходимо обезвредить.

— Попытаюсь передать это через жену.

Позднее он сообщил об этом заключенным, поскольку имел возможность с ними разговаривать. Давал он также советы, как вести себя на допросах.

С помощью Мирека я намеревался создать в тюрьме организацию, это помешал мне осуществить один стражник — старый матерый полицейский. Он, видимо, что-то почуял, и лишил меня возможности встречаться с Миреком.

Мирен Крайзл проделал большую работу, оказывая помощь заключенным. А это было нелегко. Требовались не только смекалка и умение, но и добросовестность. Он умер от тифа в Терезине в дни освобождения.

ОЧНЫЕ СТАВКИ

Допросы продолжались. Гестапо прилагало все усилия к тому, чтобы не только сломить меня, но и скомпрометировать в глазах товарищей. Этот метод они применяли при допросах всех руководящих товарищей. Что это так, я убедился во время одного из очередных допросов. На этот раз меня допрашивали в секции гестапо по борьбе с парашютистами все сотрудники штаба.

Они хотели знать, как мы были вооружены, сколько человек прилетело, на каком самолете, какими деньгами нас снабдили. Но особенно они хотели узнать шифровальный ключ и задачи, поставленные перед нами.

Я решительно отвергал все обвинения, как и все попытки гестаповцев склонить меня к сотрудничеству с ними. Посыпался обычный град ругательств и, как всегда, прозвучала угроза:

— Все же добьешься петли!

— Ничего другого я от вас и не жду.

Зандер вскочил и прорычал:

— Ты неисправимый болван!

— Лучше быть болваном, чем предателем. Я уже несколько раз говорил вам, что я честно жил и боролся, так же честно, как солдат, я и умру.

— Мы не доставим тебе этой радости! Ты хочешь честно умереть! — кричал гестаповец Вильке. — Мы вам устроим такое, что и спустя десять лет после войны вы будете убивать друг друга!

— На это у вас уже не остается времени.

С той поры начался ад: допрос следовал за допросом. Завязался неравный бой. Лишь то обстоятельство, что я был арестован последним, облегчало мое положение и дало мне возможность попытаться понять, кто виновен в аресте некоторых товарищей. Я стремился сохранить то, что еще было возможно. Приходилось порой идти на риск.

Устроили мне очную ставку с товарищем Волейниковой[45].

«Почему она тут, когда была арестована? Кто ее выдал? Конечно, не кто иной, как Тонда».

У Волейниковой мы были с ним вместе. Тонда тогда расспрашивал ее о своей жене. Он хотел знать, что с ней. Волейникова сказала, что она в концлагере. Помнится, что назвала Равенсбруг. Товарищ Волейникова снабжала нас продовольственными карточками и передавала ценную информацию об организации в Жижкове. Она рассказала нам о казни товарища Волейника.

Гестаповцы, устроив очную ставку, преследовали двойную цель: во-первых, они хотели, чтобы я опознал Волейникову, а во-вторых, рассчитывали на то, что она заподозрит меня в предательстве. Времени на размышление не было. Мы объяснились взглядом.

— Знаешь ее? — спросили меня.

С быстротой молнии я ответил:

— Знаком с нею давно, еще до войны.

— Бывал у нее?

— Нет, у нее бывал Воградник. И как он мне говорил, расспрашивал ее о своей жене. Они жили по соседству. Пока они в комнате разговаривали, я стоял в передней и слышал только, что она ругалась и кричала, чтобы он убирался вон и больше никогда к ней не приходил. Чтобы никто меня не увидел, я быстро ушел, а Воградник сказал после мне: «Уж как она меня ругала, как гнала. И как только люди могли так измениться?»

Мой ответ почти дословно совпал с ответом Волейниковой. Мы так достоверно все разыграли, что ее отпустили.

На прощанье гестаповцы сказали ей:

— Твое счастье, баба! Попадешься еще, заработаешь петлю. В другой раз немедленно сообщай нам о таких визитах!

Отвечая на их вопрос, я знал, что жена Тонды живет в одной квартире с Волейниковой, и надеялся, что Тонда не все сказал гестаповцам и умолчал о том, что Волейникова сотрудничала с нами и снабжала продовольственными карточками.

После войны я встретился с товарищем Волейниковой, она вспоминала, что замерла от страха, дожидаясь моего ответа.

— Я знала, что меня выдал Тонда, но вместо него привели тебя. Мы говорили одно и то же, лучше и не могли бы ответить.

На допросы из Панкраца во дворец Печека меня возили ежедневно. Однажды, когда я ждал в «четырехсотке» своего вызова, в комнату ввалились чешские агенты. Они бросили на подоконник портфель и похвастались:

— Опять пристрелили болвана!

Я посмотрел на портфель и узнал его: это был портфель Вашека Курки.

Дежурный гестаповец Залуски спросил их:

— Кого это вы пристрелили?

— Курку.

Эта новость потрясла меня. Не успел я прийти в себя, как меня вызвали на допрос. Ввели жену Курки и обрушились на меня:

— Жил у Курки?

И к ней:

— Знаешь его?

— Нет.

Что будет? Вашек убит, она еще об этом не знает. Сохраняя спокойствие, быстро отвечаю:

— Пани не знакома мне, а я ей. Когда я бывал в доме Курков, Вашек был один. Он говорил, что его жена уехала навестить своих родственников в Подлуги, где пробудет примерно две недели, а может, и больше. «Она не должна знать, что ты тут был и что я в действительности делаю. Она думает, что я работаю на складе „Братства“», — говорил Вашек. Пани Куркова никогда меня не видела, мы не знакомы.