Прыжок во тьму - [77]

Всю первую ночь я не спал, ходил. Каждую минуту надзиратель гнал меня на матрац. Спать я не мог, мешали яркий свет и наручники. Я обдумывал, как вести себя на дальнейших допросах.

Из того, что мне было известно еще до ареста, и из кое-каких намеков во время первого допроса я сделал вывод, что Тонда и Эда рассказали все.

Сложнее было решить вопросы, связанные с Фиалой: что из того, что ему было известно, знает гестапо? Наконец, давно ли он работает их агентом?

Нелегко было мне…

ДОПРОСЫ

На следующий день меня снова вызвали на допрос. Что будет теперь, какую тактику избрать? Дать понять, что мне известно об измене Фиалы, или выждать? Вчерашний допрос не подорвал моих сил, но предстоят новые допросы, один жестче другого. Принял решение: выжидать и маневрировать. Трудное создалось положение: некоторые из тех, кому доверяла партия, оказались предателями. А нет ничего хуже предательства, измены тех, кому вчера верили. Но таково время. В тяжелые дни трудности закаляют многих людей, превращают в отважных бойцов, а иных повергают в уныние, делают трусливыми и малодушными.

На допрос во дворец Печена меня повезли специальной машиной. Так продолжалось две недели. Все эти дни меня не заводили в так называемый «биограф»[43], а сразу же препровождали наверх — в отделение расследования деятельности коммунистов, в так называемую «четырехсотку»[44].

Когда я впервые туда вошел, то увидел много народу. Никого из них я не знал, кроме Выдры. Меня посадили рядом с ним. Чуть слышно он прошептал мне:

— Рудла, нас предали, надо было вовремя уходить!

Я кивнул головой.

— За нами следили несколько месяцев, им известны все подробности. Предатель Войта.

— Я знаю, — прошептал я.

Начался допрос.

— Ну как, выспался? — спросил меня Зандер. — Поумнел? Отвечай, кто тебя сюда заслал? Что ты за это получил?

— Я еще вчера сказал вам, что я — чех-коммунист, а вам известно, что мы, коммунисты, работаем не за деньги. Я прибыл сюда как солдат, добровольно бороться против вас.

— Добровольно, говоришь? Думаешь, что мы не знаем, сколько ты получил? Мы платим лучше, от нас ты получил бы больше. Подумай об этом, не то потеряешь голову.

— Какие же вы наивные… Неужели вы думаете, что таким способом заманите меня к себе на службу. Я не Воградник. И запомните: лучше я лишусь головы, чем буду жить с позорным пятном.

— Ты старый болван! Известно ли тебе, что твой брат арестован? Если будешь поумнее, отпустим его. Иначе и ему башку снесем!

Кровь во мне так и кипела… Но я взял себя в руки и хладнокровно ответил:

— Мой брат землекоп, и он первый размозжил бы мне голову лопатой, если бы такой ценой оказался на свободе. Мы всю жизнь жили честно и так же честно умрем.

— Почему говоришь, «честно умрем»?

— Потому что вы нас убьете.

Опять посыпались ругательства и угрозы.

— Ты бессилен перед нами. Здесь известно о тебе все. Мы знали, когда вы приедете, и ждали вас!

Гестаповцы во всю показывали мне свою осведомленность. Скорее всего, это было им известно от Тонды.

— Смотри, что у нас тут собрано о тебе.

Мне показали папку пражского полицейского управления.

— Ну и что в ней? — спросил я.

— А то… Проводил вербовку в Испанию? И об этом нам все расскажешь, и за это ответишь! Нам все известно!

И опять посыпались сведения, полученные, вероятно, от Фиалы.

То обстоятельство, что я был арестован одним из последних, давало мне возможность как бы рассортировывать их вопросы, определить, что от кого они знают и что является их предположениями.

Мозг работал с лихорадочной быстротой. Требовалось особое напряжение сил, чтобы ни одного лишнего слова не сорвалось с языка. Гестапо хорошо понимало, в каком трудном положении я оказался, и намеренно накаляло атмосферу.

— У нас отличная агентурная сеть. Работаем мы так надежно и безошибочно, что уничтожим любое движение, где бы оно ни возникло. Мы уничтожим коммунистов в протекторате раз и навсегда!

— Это вам только кажется, — ответил я и с иронией добавил: — Меня вы можете уничтожить, тут я не питаю никаких иллюзий. Но на то, чтобы уничтожить всех коммунистов, у вас не осталось времени. Прежде, чем такое могло бы случиться, уничтожат вас. Посмотрите, как надвигается фронт. Красная Армия уже на границе.

И опять начались разговоры о том, кто выиграет, кто сильнее, что происходит на фронте.

— Что с нами сделали бы большевики, если бы мы, подобно тебе, проникли в Советы и были там схвачены?

— Это нельзя сравнивать. Я прибыл на родину защищать свое, а вы стремитесь там захватить чужое, — это большая разница. Мы боремся и защищаемся. То же делают и советские люди, то же делаем и мы.

После допроса чешский гестаповец Смола, отводя меня в «четырехсотку», сказал:

— Ты для них человек, на котором стоит печать запрета. Все, что ты говорил им вчера и сегодня, просто невероятно. Любой другой был бы уже давно избит.

Для меня поведение гестаповцев на допросе тоже было загадкой. В «четырехсотке» мы со Смолой оказались вдвоем. Он стал расспрашивать меня:

— Скажи, чем все это кончится? Пойдут западные державы на мир с немцами или нет? Неужели Советский Союз так силен, что может выиграть войну без них? Понимаешь, я тоже чех.