Прыжок во тьму - [10]

Так как я не мог вспомнить его, он пояснил:

— Я был у тебя. Ты передавал мне документы и деньги для группы польских товарищей, бойцов интернациональной бригады. Мы отправлялись в Испанию. Тогда вы помогли нам, сегодня мы рады помочь вам.

Гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Польские товарищи поселили меня вместе с Тондой.

В квартире жила вдова со своей сестрой. К вдове приходил знакомый.

Едва я переступил порог этой квартиры, как Тонда заявил мне, что он здесь не останется, так как опасается этого мужчины, который (он, мол, подслушал разговор) хочет знать, кто мы и почему здесь находимся.

Я стал уговаривать Тонду остаться здесь до утра.

— Пойми, сейчас комендантский час, и мы не сможем свободно ходить по улицам.

Однако Тонда настаивал на своем.

Я заколебался. Возможно, он что-то слышал. Как же быть?

Около десяти часов вечера Тонду уже нельзя было удержать. Он собрался и ушел. Мне не оставалось ничего иного, как последовать за ним на улицу, где каждую минуту нас могли схватить. К счастью, мы не долго блуждали и пришли на явочную квартиру.

Там, естественно, удивились нашему возвращению на ночь глядя, спросили, что случилось. Мы рассказали о своих опасениях.

Утром пришла Мария. Она уже побывала в оставленной нами квартире, где хозяйка рассказала ей, что мы поздно вечером ушли в неизвестном направлении. Ее испугало наше исчезновение. Когда мы все объяснили ей, она заверила нас, что опасения беспочвенны, что обе женщины весьма верные товарищи, равно как и тот мужчина, которого мы опасались. Меня она отвела на новую квартиру, где я опять оказался с Эдой. Тонда с Карелом на следующий день выехали в Катовицы.

Еще четырнадцать дней пробыли мы в Кракове. Затем за нами приехала новая проводница, жена шахтера. В ее задачу входило доставить нас в целости и сохранности в Катовицы. Сопровождал нас и мой знакомый по Праге. Партия послала его вновь создать в Катовицах подпольную организацию, разгромленную недавно гестапо.

Наша поездка в Катовицы продолжалась несколько дней. Как и было условлено, мы плыли на буксирном судне. Нас спрятали в капитанской каюте, и никто не должен был знать о нашем существовании.

Буксирное судно тащило за собой пять барж, на каждой барже находился экипаж. Если капитану нужно было кого-нибудь вызвать, он прятал нас за предохранительный щит водяного колеса. Хорошо замаскированный вход вел туда из капитанской каюты.

На границе гестаповцы проверяли всех членов экипажа, они пробыли на борту целый час.

Мы с Эдой лежали в нашем укрытии.

По палубе топали сапогами патрульные. Проскочим ли? Ведь до родины рукой подать.

Бесконечные мучительные минуты.

Слышались окрики гестаповцев.

Лежали неподвижно. Нам нельзя было даже пошевелиться. Над нами, возле предохранительного щита, стоял гестаповец. Медленно тянулись минуты. Вот кто-то подошел. Еще и сегодня слышу, как гестаповец гордо рапортует кому-то, что на судне после тщательного досмотра ничего не обнаружено.

Когда позднее мы рассказывали об этом капитану, он улыбался. Наше укрытие казалось надежным, но капитана очень беспокоил мой астматический кашель. Он знал, что пока производили досмотр, я держал во рту кляп из платка, чтобы по возможности заглушить кашель. Но и кляп не давал стопроцентной гарантии. Каждую минуту нам грозила опасность. Если бы я не справился с кашлем, капитан с помощью откидного настила сбросил бы нас в Вислу под колеса парохода. Так было условлено заранее.

Мой кашель с самого начала пути приносил много беспокойства, особенно ночью. Спали ли мы в лесу или где-нибудь еще, я всегда обвязывал рот шарфом, чтобы никто не услышал меня. И на родине, в Чехии, на всех подпольных квартирах, где мне приходилось ночевать, кашель ежеминутно мог меня выдать.

Мы сошли с парохода неподалеку от Освенцима. Проводница, ехавшая с нами из Кракова в Освенцим, отвела нас в рабочий поселок, где мы прожили около трех недель.

Итак, мы оказались недалеко от концентрационного лагеря. Еще до нашего прибытия сюда мы были наслышаны о его ужасной «славе», особенно о печах.

Как обращались в лагере с заключенными, мы видели сами. Однажды встретили колонну женщин, которых вели на работу. Они были одеты в полосатые арестантские халаты. По бокам колонны двигались конвойные надзирательницы с плетками в руках. Если какая-нибудь пожилая женщина начинала отставать, надзирательницы обрушивали на нее страшные ругательства и град ударов плетками. Не одна женщина упала под этими ударами.

Польские товарищи поддерживали с лагерем связь. Они получали сообщения и о том, какие эшелоны прибывают в Освенцим и сколько людей уничтожено. От них мы узнали, что в апреле здесь было сожжено около трехсот чехов. Никакой действенной помощи заключенным польские товарищи оказать не могли.

Из рабочего поселка вблизи Освенцима нас перевели в Мысловицы и поселили у подпольщицы. Ее мужа гестаповцы убили якобы при попытке к бегству.

Партия в этом индустриальном районе — Катовицы — Мысловицы — Сосновец — находилась в очень тяжелом положении. Многие ее активисты были арестованы. Однако освободительное движение упорно противостояло враждебному натиску. Вместо арестованных товарищей приходили новые. В этом грандиозном брожении, вызванном созданием новой организационной сети, чрезвычайно трудно было находить пристанище. Жилье нам приходилось менять очень часто. Преимущество этого района по сравнению с «генерал-губернаторством» заключалось только в том, что здесь не было комендантского часа, и мы могли передвигаться по ночам. Росло желание как можно скорее отсюда выехать. Но сообщения, поступавшие из Карвинского, Богуминского и Тешинского районов, вселяли тревогу. Там тоже движение Сопротивления понесло потери и поэтому прервалась связь. Перебросить нас туда было крайне трудно.