Прыжок в темноту - [24]

Но я ошибся. Меня освободят только утром, а ночь я должен провести в камере. У меня взяли отпечатки пальцев, и информация обо мне была внесена в бумаги. Теперь в Люксембурге на меня было заведено официальное полицейское досье. Бюрократические предписания и протокол должны быть соблюдены.

Моя камера была маленькая и чистая, с белыми стенами, узкой кроватью, креслом и крошечным зарешеченным окном, через которое с высоты третьего этажа был виден внизу двор. Все было не так уж и плохо. Признаться, как заключенный в Люксембурге я чувствовал себя в большей безопасности, чем как «свободный гражданин» в Германии. Охранник принес мне более или менее съедобный обед, и я расслабился, понимая, что у меня еще есть много времени до отъезда. Я посмотрел из окна на затянутое облаками небо. Сейчас было время, когда тетя с дядей тоже обедают, и мне стало не по себе. Я буквально слышал, как тетя Мина говорит: «Я привезла его сюда только для того, чтобы его арестовали! Из огня да в полымя!»

Я стал нервно ходить по камере взад-вперед, ломая себе голову, как мне с ними связаться. Смогу ли я это сделать из фермерского хозяйства, этого кибуца, расположенного почти на самой границе с Францией? Был ли чиновник искренен? Лежа на кровати, я думал о Хайнце в монастыре. Как бы мне связаться с ним насчет чемодана?

Мне долго не спалось, а когда наконец я уснул, мне приснились мама и Хайнц. Оба, каждый по-своему, были моим воспоминанием о времени, которое сейчас казалось мне более надежным.

Рано утром я проснулся от звуков военной музыки, которые доносились из внутреннего двора через окно моей камеры. Встав на стул, я увидел внизу подразделение примерно из пятидесяти солдат в пестрой парадной форме — армию Люксембурга. Это выглядело как сцена из сказки: солнечная волшебная страна, «Парад деревянных солдатиков», марширующих во дворе, по краям которого стоят большие пушки, и воздух наполнен музыкой. У Гитлера была армия, чтобы убивать, а в Люксембурге — чтобы исполнять музыку. Под звуки маленького оркестра я едва не пустился маршировать по моей камере. Через несколько минут принесли завтрак: кофе, булочки, сыр и джем. Я ел, слушая военный оркестр, который исполнял песни, вызывающие у меня детский восторг.

В десять часов меня снова доставили в комнату для допросов. Там меня ожидали три офицера, одного из которых я уже знал по предыдущему дню. Атмосфера была приветливая. Они хотели, чтобы я заполнил формуляры, где бы пояснил, что я согласен, чтобы меня выслали во Францию, и что я не имею претензий к тому, как обходились со мной во время моего заключения. Они издевались? Я готов был тут же подписать заявление: «Весьма рекомендую эту тюрьму».

Два новых офицера привели меня на маленький вокзал пригородного сообщения, где около дюжины человек ожидали поезд, и вручили мне купон для билета. И тут я увидел дядю Сэма. Он, внешне спокойный, медленно шел по платформе, стараясь не привлекать к себе внимания. Проходя мимо меня, дядя пробормотал на идише так тихо, что я едва смог разобрать: «Dreh iber dem dashik». Что означает: «Поверни козырек». Буквально — речь шла о козырьке моей кепки, а фигурально он имел в виду: постарайся вернуться назад. Он пошел дальше по платформе и исчез.

Я ехал поездом в Мондор-ле-Бен, небольшой курорт, расположенный в двадцати километрах от Люксембурга, с едва ли тремя тысячами жителей. Жандармы, сопровождавшие меня, курили.

— Сегодня утром я видел, как во дворе маршировали солдаты, — сказал я, чтобы завести разговор.

Генеральная репетиция церемонии, которая состоится на следующей неделе, объяснили они, в честь очередной годовщины окончания Первой мировой войны 11 ноября 1918 года.

— Эти пушки, — спросил я, — настоящие?

— О да, — засмеялся один из них, — настоящие. Но из них нельзя стрелять. Никогда, даже при военных маневрах.

— Почему нельзя?

— Потому что, — засмеялся он опять, — в каком бы направлении мы ни выстрелили, ядро упадет на территорию другой страны.

— Люксембург — крошечная страна, — усмехнувшись, добавил второй.

— Конечно, — сказал я, — когда я увидел оркестр, я сразу понял, что это — в честь моего прибытия.

Мы продолжали шутить, пока не приехали в Мондор. Между двумя странами не было никаких пограничных знаков. Таможенные посты стояли только на главных магистралях, так как Франция и Люксембург исторически являлись дружественными государствами. Когда мои сопровождающие подвели меня к маленькому лесу и мы перешли по пешеходному мостику через ручей, я увидел расположенную вблизи гостиницу.

— Теперь идите в ту сторону, — сказал один из них, — и вы окажетесь во Франции.

— Счастливо вам добраться до Парижа! — добавил другой.

Я поблагодарил их и, пройдя несколько шагов, очутился во Франции. Там я остановился и оглянулся назад, на вокзал. Жандармы подошли к гостинице, где они наверняка скоротают время в ожидании обратного поезда на Люксембург. Я пошел вдоль узкой дороги и тут же увидел скопление крестьянских дворов — анклав для еврейской молодежи. Это было совсем рядом. У меня не было багажа, почти не было денег — только одежда, в которую я был одет.