Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - [7]

Станислав Демба начал разговор не слишком оригинально: он спросил, какую книжку читает фрейлейн.

– Это Ибсен, не правда ли?

Фрейлейн прекрасно умела вздрагивать, когда с ней заговаривали, и обращать к вопрошающему испуганное, ошеломленное и немного негодующее лицо.

Станислав Демба сразу смутился.

– Я помешал вам? Я не хотел вам помешать.

– Ах нет, – сказала фрейлейн, опустила глаза и сделала вид, будто продолжает читать.

– Я хотел только спросить, не пьеса ли это Ибсена?

– Да. Это «Гедда Габлер».

Станислав Демба кивнул головой и не знал, что еще сказать.

Пауза. Фрейлейн глядела в книжку, но не читала. Она ждала. Но Демба молчал.

«Он немного неповоротливый», – подумала фрейлейн. И решила ему помочь.

– Вы знаете эту вещь? – спросила она и опустила книгу на колени в знак того, что чтение ее не слишком интересует.

– Да, конечно, знаю, – сказал Демба.

И замолчал.

Фрейлейн ничего другого не оставалось, как, перелистав книгу, продолжать чтение. Неужели он такой неловкий? Неужели не знает, как продолжить разговор? Уж не жалеет ли он, что затеял его? Может быть, ему не понравились две оспинки на ее левой щеке? Едва ли. Все находят как раз эти маленькие изъяны очаровательными и своеобразными. Нет. Это только беспомощность. И фрейлейн решила дать ему последний козырь в руки. Она уронила свой зонтик.

Каждый молодой человек, даже самый глупый и неуклюжий, в таком случае с быстротой молнии подхватывает зонтик и подает его даме с изящным поклоном и несколькими любезными словами. А дама любезно благодарит, и не успеешь оглянуться, как беседа уже завязалась.

Но на этот раз произошло нечто неслыханное, нечто небывалое в истории всех парков мира: Станислав Демба не поднял зонтика. Не вскочил и не подхватил его. Нет. Он не тронулся с места и предоставил фрейлейн самой нагнуться и взять зонтик.

Но фрейлейн, странным образом, не была обижена. Ничуть. Станислав Демба импонировал ей именно тем, что был в своем поведении так не похож на других. Он презирал банальные средства, которыми пользуются заурядные люди, чтобы произвести впечатление на женщину. Он не хотел казаться галантным, гнушаясь пустыми жестами дешевого рыцарства. Интерес фрейлейн к Дембе возрос. И, быть может, она бы даже заговорила с ним теперь – фрау Буреш вязала и не смотрела в их сторону, – если бы сам Демба вдруг не заговорил в эту минуту.

– Будь я вашим отцом, фрейлейн, – сказал он, – я запретил бы вам читать Ибсена.

– В самом деле? Почему же? Это – неподходящее чтение для молодых девушек?

– Не только для молодых девушек, но и для взрослых, – заявил Демба. – Он дает вам искаженную картину мира. Это северная Марлитт.

– Но это вам придется доказать. – Фрейлейн знала эту категорию молодых людей, которым ничего не стоило опрокинуть несколько авторитетов, лишь бы вызвать к себе интерес отважными литературными суждениями.

– Это было бы вам скучно. Скучно это и мне, – сказал Демба. – Мне пришлось бы вам предварительно объяснить, как мелки и как дешевы его символы, как все его люди одурманиваются пустыми звуками собственных слов. Но бросим это. Мне скучны литературные споры. Скажу еще только одно. Все его люди – бесполы.

– Вот как? Бесполы?

Фрейлейн мало читала Ибсена. Что поделаешь, так редко выдается спокойный часок и попадается хорошая книга. Кроме «Гедды Габлер» она знала еще только «Привидения». Но она умела обходиться со своим скромным багажом и производить впечатление особы весьма начитанной и превосходно знающей новую литературу.

– А Освальд? – спросила она. – Его вы тоже находите бесполым?

– Освальд? Тупой кандидат богословских наук! Не верьте его поцелую в соседней комнате! – Станислав Демба приготовился сострить: – Это обман: Регину целует в соседней комнате театральный плотник или, может быть, помощник режиссера, но не Освальд.

Фрейлейн рассмеялась.

– Впрочем, – продолжал Демба и подсел ближе к фрейлейн, – мы поцелуями обманываем природу. Это изобретенная женщинами уловка, которой они морочат мужчин.

– Однако вы нескромны. Вам, видно, сразу хочется всего, не правда ли? – спросила фрейлейн.

– Поцелуи, ласки, объятия, – проповедовал Станислав Демба, – существуют только для того, чтобы отвлекать нас от того единственного, в чем наш долг перед природой.

Фрейлейн начинала спрашивать себя, не лучше ли будет встать и прекратить разговор, становившийся немного опасным. Но ведь ее сосед высказывался в тоне чисто академическом, в смысле чисто теоретическом, а предмет беседы был ей, в сущности, приятен. Она покосилась в сторону фрау Буреш: та сидела и вязала и, наверное, не поняла ни слова, а дети играли в успокоительном отдалении. Но тут сам Демба изменил направление беседы.

– Я голоден, – сказал он.

– В самом деле?

– Да, представьте себе, я со вчерашнего дня ничего не ел.

– Так подзовите же вон ту торговку и купите себе кусок пирога.

– Это легко сказать, но это не так просто, – сказал Демба в раздумье. – Который теперь час, собственно говоря?

– На моих часах скоро три четверти десятого, – сказала фрейлейн.

– Господи, мне ведь нужно идти! – Демба вскочил.

– Правда? Как жаль! Одной тут сидеть так скучно.

– Я заболтался, – сказал Демба. – У меня много дел. Мне даже, в сущности, не следовало отдыхать. Но я смертельно устал, и у меня болели ноги. И кроме того… – Демба взвинтил себя до наибольшей любезности, на какую был способен, – я совсем не мог пройти мимо вас. Я должен был с вами познакомиться.