Прыжок - [263]

Донна рассудительно кивнула. Потом крепко схватила рослого мужчину за руку и пожала ее:

— Вы поступили мудро, мистер Лоутон! Я очень скоро в этом убедилась.

Инспектор-детектив Фрэнк Лоутон молча проводил ее взглядом. Он догадывался, что у миссис Брунос есть, что ему рассказать. И он также знал, что в этой истории он вряд ли когда-нибудь до конца разберется… Донна Брунос была слишком хороша для своего мужа. И у Лоутона было ощущение, что она теперь осознала этот факт.

Маэв и папаша Брунос поджидали Донну на узкой дорожке между двумя рядами могил.

— С меня хватит, Донна! Меня не похоронят в старой стране после всего этого!

Донна прижала Маэв к себе. Обе женщины чувствовали, какое значительное событие произошло в их жизни.

— Вы знали, кем был Джорджио, не так ли?

— Я знала. Всегда знала. Но он был мой сын. — Маэв посмотрела на еще разверстые могилы и сорвавшимся голосом прошептала: — Они были моими сыновьями, и я по-своему любила их.

Донна кивнула. И, держась рука об руку, обе женщины пошли к катафалкам.

Тишину нарушил печальный голос папаши Бруноса:

— Что за день, а? Мы похоронили двух сыновей. Двух сыновей! — Он покачал головой. Слезы катились у него по лицу.

В первый раз Донне по-настоящему захотелось плакать. Не о Джорджио или Стефане, но об этих двух людях, которые породили их. Донна обернулась и посмотрела Па в лицо.

— Мой Джорджио! Он любил тебя, Донна, никогда не забывай об этом.

Она ощутила на языке соленый вкус слез. Эти слезы напомнили ей о других слезах, которые она пролила, когда Джорджио в первый раз увели от нее.

Па вытер глаза скомканным платком.

— Я провожу тебя домой, а?

Донна кивнула. И проследила взглядом, как повел Маэв к похоронной машине.

В ее мысли ворвался голос Кэрол.

— Ты хочешь, чтобы мы поехали с тобой?

— Если не возражаете. Мне кажется, я не смогу сейчас остаться одна.

Кэрол обняла ее.

— Для этого и существуют друзья, не так ли, Долл?

Долли поджала губы и грубо фыркнула, как не подобает воспитанной женщине.

— Вы видели, кто там околачивается? — злобно спросила она. Донна устало кивнула головой.

— Оставь это, Долли, дорогая, — произнесла она. — Пожалуйста, оставь.

— Ну, ты посмотри: она стоит себе там, сверкает, как медный таз, со всеми своими титьками, зубами и загаром, мать ее!

Кэрол сказала это с завистью, и Донна невольно засмеялась.

— Как ни смешно, но меня это не задевает. Я чувствую лишь облегчение от того, что все кончилось.

Они сели в лимузин. И Донна в последний раз взглянула на Виду, которая стояла у могилы, а рядом с ней — ребенок. Ее длинные светлые волосы были распущены по спине, лицо — покрыто макияжем. Женщина смотрела в землю и не могла встретиться взглядом с Донной… Когда они проходили мимо, Донна бросила взгляд на лицо ребенка, пытаясь найти в нем черты отца: да, это был ребенок Джорджио; у него даже были длинные густые ресницы, которые больше бы подошли девочке, чем мальчику.

Не желая больше вспоминать эту сцену, Донна решила выбросить женщину и ее ребенка из своей головы:

«Пора уходить. Уходить от всех них».

Маэв сидела на кровати. Она слышала голоса родных, доносившиеся сквозь тонкие стены. Смотрела на фотографии, которые держала в руках — и чувствовала, как ее лицо опять обжигают слезы… Вот Джорджио смотрит прямо в камеру своими огромными темными глазами. Вот Стефан принимает первое причастие. У него такой серьезный и в то же время гордый вид. Его лицо, как и лицо Джорджио, еще такое детское, невинное.

Потом Маэв подумала о том ребенке, о сыне Джорджио, его плоти и крови… Она точно поняла, что ей надо делать. Ребенок был живым воплощением Джорджио.

Она неловко поднялась и вернулась в комнату, где проходили поминки. Из Ирландии многие родственники Маэв прилетели на похороны. Но родные с Родоса не стали утруждать себя. И только младшая сестра Па, Патрина, приехала из Манчестера, где жила со своей старшей дочерью. Пять лет назад она овдовела.

Патрина взяла Маэв за руку и сжала ее.

— Что за день! Кто бы мог подумать, что кто-нибудь из нас станет хоронить своих детей? Это неправильно. Они должны нас хоронить.

Маэв отошла от нее и приблизилась к Донне. Та пила шотландский виски и клевала бутерброд с ветчиной.

— Привет, дорогая!

Донна поглядела в напряженное усталое лицо свекрови.

— Привет, Маэв! — ласково произнесла она.

Маэв раскрыла объятия и притянула Донну к себе. Обе женщины расплакались при всех. Все члены семьи стояли и наблюдали за этим. Им было приятно, что все так обернулось. Они укрепились в своих мыслях о том, что Джорджио не был таким уж плохим человеком, раз его любили эти женщины.

Маэв плакала о том, каким он мог быть, а Донна — обо всех этих детях в Шри Ланке и в других странах мира, которые могли пострадать от этих двух мужчин, преданных накануне земле.

Маэв прошептала Донне на ухо:

— Я присмотрю за этим ребенком, Донна. Ты хорошо сделала, что сказала мне об этом.

Донна улыбнулась сквозь слезы. Она искренне надеялась, что сын Джорджио принесет Маэв больше счастья, чем это сделал его отец.

Донну спас от ответа дядюшка Джимми, который запел «Кевин Барри». Благодаря давнему опыту Донна знала: когда начинают петь ирландские революционные песни, тризна превращается в вечеринку. В этот день слезы будут перемежаться со смехом и с воспоминаниями.