Прыжок через фронт - [22]

Последние дни с Каплуном были сплошным праздником. Стычки с немцами, правда, продолжались, но все мы ходили словно хмельные от успехов нашего 1-го Белорусского и других Белорусских фронтов. В роковой для немцев день 23–24 июня сорок четвертого года на; гитлеровскую группу армий «Центр» обрушился невиданной силы удар. Более ста пятидесяти наших танковых и стрелковых дивизий взломали оборону немцев и погнали их на запад. Москва салютовала освобождению Витебска, Жлобина, Орши, Могилева, Осиповичей, Бобруйска. Освобождение Могилева было мне особенно дорого: под этим городом я выбрасывался с десантом в начале июня 1942 года… Третьего июля красные флаги заалели над Минском. А 6 июля наши вошли в Ковель, полностью разрушенный за сорок минут генерал-фельдмаршалом Вальтером Моделей, и нам пришлось поторопиться с выходом к Бугу.

Шли лесами и болотами, мимо вырубок, румяных от иван-чая. На пути нам попадались старые окопы — в них умирали в империалистическую русские солдаты, стоявшие на пути кайзеровского генерала Макензена. Попадались и окопы сорок первого года… Как три года назад, как летом четырнадцатого года, беспечно звенели в лесах кузнечики.

Ночью мы прошли по заросшей бурьяном улице через спаленную бандеровцами польскую деревню. Они перебили почти всех жителей. Черными надгробиями торчали остовы печей. Зелеными глазами провожала нас кошка на пепелище. Жутковато было в глухую полночь в этом затерявшемся среди лесов селении мертвецов.

По тайному договору «бульбашей» с гитлеровцами, последние убрали из Прибужья всех польских полицейских, и бандиты немедленно воспользовались этим, начали резню поляков.

За Бугом — Польша. Мы дошли до тех самых мест, где почти ровно три года тому назад, в предрассветные часы 22 июня сорок первого года, советскую землю вспахали первые фашистские снаряды и бомбы. Темной ночью вышли мы, вестники скорого освобождения, к границе южнее молчаливых развалин Брестской крепости — памятника грозного и величественного сорок первого года. Большая честь — одними из первых в Красной Армии выйти к государственной границе.

Тревожно кричала выпь. Солнце зашло в двадцать минут десятого, но было еще светло.

Разведчик башкир Мазит Нафиков, смуглый и быстрый как араб, «организовал» две большие плоскодонки, от которых пахло дегтем, тиной и рыбой. Одна из них здорово протекала. Нет ни весел, ни уключин, но Нафиков «организовал» опять же доски от забора — придется грести ими.

Мазит постоянно вертелся вокруг Тамары, готов был всегда нести ее сумку с радиопитанием и вещевой мешок. Если он не шел во главе головного дозора, то всегда пристраивался поближе к нашей единственной девушке, в опасные минуты всегда держался рядом.

— Ты что, влюбился в Тамару? — наконец спросил я его с улыбкой.

Его сбивчивый ответ поразил меня. Оказывается, он просто боготворил ее.

— Понимаешь, старшой, был я на фронте храбрый, а попал в плен и сник, увял. И все потому, что боялся пропасть без вести. Ведь на фронте мало кто ложится в могилу неизвестным солдатом, а тут, в тылу у немцев, это проще простого, в плену и в партизанке. Но теперь я знаю: если придется сложить голову, вот она передаст про меня на Большую землю, а там родным в Башкирию дадут знать, маме и отцу. Нам беречь радистку надо, пуще глаза беречь!..

Наш берег реки невысок, но крут. Некошеные травы — по пояс. Обильная роса. Комары. В стороне Влодавы нервно вспыхивают, горят, пульсируя, и гаснут осветительные и сигнальные ракеты немцев. Ширина реки — всего каких-нибудь полсотни метров. Весной нам было бы трудней — в половодье Буг разливается на полтора километра.

Каплун смотрел на мою переправу через Буг скептически: германская армия уже заняла, дескать, оборону вдоль западного берега реки. Вдоль восточного установила заставы, заслоны, засады. Стоит ли головой рисковать!

Пока переправляется первая партия, остальные лежат за старыми прибрежными вербами, готовые прикрыть товарищей огнем. На три рейса по три человека с перевозчиком уйдет не менее часа. Лучше не попадаться немцам на глаза — без потерь не обойдется. Да и переправа будет сорвана. Пока приходится отбиваться лишь от злого комарья.

— Переправляться будем вместе, — говорю я Тамаре, — в одной лодке. От меня — ни на шаг! Плавать-то умеешь?

— Я Дон переплывала, но рацию купать нельзя. От черной речной глади тянет холодком, запахом водорослей. Ветер восточный — это нам на руку.

Настает и наша очередь. Устраиваю Тамару с рацией на корме. Батареи беру сам — с двумя сумками она, в случае чего, ни за что не выплывет. Тихо журчит вода. Настороженное ухо ловит плеск на перекатах. Каждую секунду ждешь выстрела, взрыва стрельбы, которая расколет ночь. Нам везет: над плесом стелется косматый туман, луна за облаками.

На той, на польской стороне мирно прокричал петух, сонно тявкнула собака. Я оглянулся на советский берег: в сплошную темную массу слились вербы, сосны и ели. Уходят они, сосны и ели, далеко на восток, к партизанским моим лесам в Белоруссии, к перелескам Подмосковья…

Пока тихо. А вдруг вспыхнет, загремит, вздыбится Буг, как в ночь на 22 июня сорок первого? Пока нам везет..