Прутский Декамерон - [40]

Держась за руки, мы с Людмилой поспешили в ресторан, каждый мой шаг отдавался в голове тупой болью, и вообще ощущение было такое, словно она стиснута железным обручем. И все же был во всем этом один приятный момент – сознание того, что рядом со мной находилась такая замечательная девушка.

Я отпер двери бара запасным ключом, намереваясь по-тихому, пока нас никто не увидел, пробраться внутрь. Людмила юркнула следом за мной, я запер дверь, и перед нами, по мере того как наши глаза привыкали к полумраку, стала открываться нелицеприятная картина: все пятеро наших вчерашних собутыльников вповалку, тесно прижавшись один к другому спали, расположившись прямо на ковре, причем совершенно компактно занимая своими телами одну кабинку. Спертый запах непроветренного помещения вызывал тошноту, и я поневоле скривился.

Обойдя спящие тела, мы с Людмилой проследовали в подсобку и к моей огромной радости обнаружили в холодильном шкафу несколько бутылок холодного «боржома». Две выпитые подряд бутылки облегчения мне не принесли, и я с завистью поглядывал на Людмилу, выглядевшую в отличие от меня совершенно нормально и медленно потягивающую «боржом» через соломинку.

Открыв дверцу льдогенератора, я, вспомнив совет моего одноклассника Славки Карася, также работавшего барменом, – он ходил в рейсы на кораблях загранплавания, – раскопал ладонями в кучке льда ямку, зарылся в нее лицом, а сообразительная Людмила тут же присыпала мою голову и шею оставшимися по краям кубиками. После нескольких минут, проведенных «во льдах», я почувствовал некоторое облегчение, головная боль стала постепенно проходить, а голова соображать, и – самое главное – я знал теперь, как мне действовать дальше.

Открыв дверь в вестибюль ресторана, я повесил снаружи табличку «Санитарный день», затем поднялся в производственные цеха, набрал полные руки ледяного молока и кефира, только что завезенных с молокозавода, а повариха Маричика, войдя в мое положение, а может, кто знает, ее просто перепугала моя физиономия, дала мне металлическую корзинку для молочного, а в придачу – какое благородство! – целую кастрюльку с различными солениями, от одного взгляда на которые рот мой наполнился слюной.

Когда я, держа в руках все это богатство, вернулся в бар, вся компания была уже на ногах; увидев мерзкие рожи вчерашних собутыльников, мелькавшие по всему бару словно привидения, я вновь почувствовал себя нехорошо.

Мы почти не разговаривали между собой, для этого не было ни сил, ни желания, ни необходимости, каждый приводил себя в порядок как мог.

Через некоторое время мы с Людмилой, выдав каждому по парочке соленых помидоров, напоив крепчайшим кофе и, по желанию, похмелив коньяком, выгнали всех из бара к чертовой матери, проследив в окно, как они погрузились в машины и отъехали.

После этого я принялся за уборку, Людмила, которая не бросила меня в эту нелегкую минуту и не уехала с подругами в студгородок, облачилась в мою рабочую, клетчатую рубаху и, присоединившись ко мне, навела в баре настоящий порядок, который могут сделать лишь заботливые женские руки.

Каждые 5-10 минут, терзаемый сушняком, я прерывал работу, подходил к стойке и залпом выпивал стакан молока, кефира или рассола, затем их сменили чай и кофе, и прошло, наверное, не менее двух часов, прежде чем в голове у меня окончательно прояснилось.

– Ну, как ты теперь себя чувствуешь? – спросила Людмила, останавливаясь и прижимаясь ко мне так, что мое полумертвое тело в ответ на это прикосновение неожиданно отозвалось сладострастной судорогой. – Я, например, ужасно соскучилась и хочу тебя.

Я, признаться, тоже ее хотел, и мы, не теряя ни секунды, расстелили в одной из кабинок матрас и повалились на него. А спустя еще полчаса, счастливые и бессильные, мы лежали и целуясь, беседовали.

– Ты знаешь, Савва, сегодня это у нас получилось гораздо лучше! – прошептала моя пассия, красиво вытягиваясь на матрасе. – А то я вчера перепила, и совсем тебя не чувствовала, осталось лишь приятное ощущение от того, что трахалась с барменом.

«Что значит медик, хотя бы и будущий, – подумал я, мое самолюбие было слегка уязвлено ее словами. – Она ко всему диагноз прилепит, даже к своим постельным ощущениям».

– А ты знаешь, – тут я услышал в голосе моей милой совсем новый, тревожный мотив, – из-за Ленки, моей подружки, у нас могут быть неприятности.

– С кем это, хотел бы я знать? – удивился я, отметив это «у нас».

– У нее через пару недель намечена свадьба. В Кишиневе. А жених знаешь кто? – спросила она, заметив, что я на ее слова пренебрежительно хмыкнул.

– Не-ет.

– Жениха ты можешь не знать, а вот папа его – второй человек в республике, – почему-то шепотом сообщила Людмила. – И, говорят, он скоро будет первым.

– О-го-го, как высоко мы забрались! – вырвалось у меня, и сразу же где-то в мозгу появился и затаился маленький, но противненький такой липучий комочек страха. – Только этого нам не хватало. Теперь главное, Людка, чтобы она не рассказала кому-либо о вчерашнем и не пожаловалась – ведь и она сама тоже не заинтересована в утечке информации.

– Я поговорю с ней об этом, – произнесла задумчиво Людмила, – а ты объяснись с этими… чтобы не хвастали, а то последствия могут выйти самые непредсказуемые.