Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги - [19]

— Это не подсказка, а взаимное обогащение. Когда встречаются Михаил Чехов и Гамлет — это событие. Или Чехов и Хлестаков. Это громадное событие в жизни всех, кто это видел. Об этом рассказывают, пишут еще долгие годы. Это нечто странное, что не пощупаешь. Кроме того, это поколения, века, соединенные искусством. Это — над ситуацией. И если в зале приподнимаются хоть чуть-чуть, значит, событие состоялось. Правильнее сказать, что я — проводник. Но какой проводник? Дело в личности.

— По словам Тарковского, если ежедневно поливать сухую корягу, она обязательно зацветет… Позвольте мне сделать парафраз: актер — это сухая коряга, а вода — это тексты. Шекспир, Чехов, Горин… Вы уже зацвели или только поливаете себя, таскаете воду?

— Коряги цветут где-то там. Я был на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Меня поразила бедность могилы Тарковского: какая-то бетонная плита, покосившийся крест, и ничего больше. Через полтора года я приехал опять. И крест стоит ровно, и что-то цветет… Надежда — вот компас земной.

— Пушкин предпочитал завоевывать женщин своим остроумием, обаянием, а не славой поэта. Вам приходило в голову скрыть от какой-нибудь девицы, что Вы актер? Вам также важнее то, что существует помимо престижной профессии, Вашего славного имени?

— Конечно, было. Но она потом все равно узнала.

— Каким же человеком Вы хотите стать?

— Хорошим. Очень хочу и пока не получается.

— А что такое хороший человек?

— Это значит, сохранять в себе что-то очень важное. И после ухода оставить не имя, а звук…

Александр Кабаков ХОЧУ, ЧТОБЫ СКАЗАЛИ: „ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ МУЖИК, НО БЕЛЛЕТРИСТ СРЕДНЕЙ РУКИ“

— Не тесно в таком ряду… Сегодня я уже говорил с Караченцовым…

— Это хороший актер первого ряда. Хотя… я не с очень большим почтением отношусь к актерам.

— Актеры, как и солдаты, жертвуют своей жизнью? Обезличиваются?

— Что значит — жертвуют? Для этого надо иметь жизнь. Становясь актером, человек уже не имеет своей жизни.

— Вы могли бы продолжить этот ряд обездоленных? Проститутки, может быть?

— Не знаю, незнаком с проститутками. Я думаю, пожалуй, в каком-то смысле, политики. Да и вообще, начальники.

— Чиновники?

— Нет, необязательно чиновники. Начальники. Они могут быть и в бизнесе. Люди, которые страшно зависят от других.

— А если актер гениальный?

— Чем гениальней актер, тем меньше у него своей жизни. Если это актер, воплощающийся, как Смоктуновский. Иное — Ульянов или Габен. Кого бы они не играли, они одни и те же. Наверное, они тоже живут не своей жизнью, но только одной, а не разными. Лицедейство — занятие древнее. Вообще всякая выдумка, притворство, лицедейство — все это близко, свойственно и писателям. Я вообще не очень понимаю, почему мы говорим об актерах? Давайте хотя бы о писателях… Что касается проституток, то это профессия, сильно романтизированная. Прежде всего, писателями. Не нужно преувеличивать. Это женщины повышенного телесного темперамента, которые заодно извлекают из этого доход… Есть и другие профессии, извлекающие доход из растрачивания души.

— Тогда у преступников Вы должны предполагать предрасположенность, плохую наследственность?

— Конечно. Правда, не знаю на счет наследственности, не очень хорошо понимаю генетики. А Вы всерьез предполагаете, что преступность — это чисто социальное зло? Преступность существует при любом строе. В благополучной Швейцарии… В мусульманском мире, где жестоко карают преступников, и в Скандинавии, где законы мягки… Все равно преступность существует. Я глубоко убежден, что существуют люди, которые способны нанести физическую боль живому существу, урон, ущерб и те, кто неспособен.

— То, что Вы сидите в этом кресле… каково Вам в нем?

— Я служащий всю жизнь. Меня это не тяготит совершенно. Я работаю в журналистике двадцать пять лет. Это и образ жизни, склад характера.

— А писательство и журналистика — родственные стихии?

— Абсолютно противоположные.

— Вы допускаете, что Вы также и хороший писатель?

— Я хорошо знаю, какой я писатель. Это моя вторая профессия. Или первая. Нужно просто понять, что и то и другое пишется словами, так и бухгалтерский отчет пишется словами. Журналист не должен ничего выдумывать, писатель же должен выдумывать все.

— Что Вам теперь хотелось бы, чтобы о Вас написали после Вашей смерти?

— Есть расхожее мнение в художественной среде, что талант не только извиняет, но даже предполагает дурное в человеческом характере. Я предпочел бы, чтобы обо мне не говорили: гений, но жуткая сволочь. Но хочу, чтобы сказали: очень приличный мужик, но беллетрист средней руки. Таким беллетристом, кстати, я себя и считаю.

— Уговорили меня досрочно. А кто на Ваш вкус великие прозаики XX столетия?

— Сложно говорить о XX столетии. Не буду называть великие произведения, но скажу о произведениях, которые непонятно, как сделаны. Если понимаешь, как сделано, можешь сделать сам. Бунин. Если говорить о прозе советского времени — Булгаков, но с некоторыми оговорками.

— А Набоков не входит в число любимых?

— Нет, я не люблю Набокова.

— Скажите, „сделано“ — это какая-то кухня, какие-то приемы работы?

— Да, конечно. Если я вижу, что сделано просто, но не понимаю как — то, гениально. Из иностранных назвал бы Фолкнера.