Прозрачные вещи - [22]
"Занятное совпадение, – заметил Хью. – Один его персонаж в довольно похабном пассаже, – кстати, как правильно – "Савой" или "Савойя"?"
"Что за совпадение?"
"Да. Один его персонаж, просматривая расписание поездов, говорит: как много миль отделяют Кондом в Гаскони от Письки в Савойе."
"'Савой' – это гостиница, – сказала Арманда и двукратно зевнула, сначала не размыкая губ, потом открыто. – Не знаю, от чего я так устала, – прибавила она, – но все эти зевки только отваживают сон. Пожалуй, испытаю-ка я сегодня новые таблетки."
"А ты попробуй представить, что съезжаешь на лыжах по очень крутому и ровному склону. Я в юности играл мысленно в теннис – и часто помогало, особенно с новыми и очень белыми мячами."
С минуту она посидела, задумавшись, потом заложила красной ленточкой книгу и пошла за стаканом на кухню.
Хью любил перечитывать гранки дважды, раз – ради недостатков набора, другой – ради достоинств текста. Он верил, что дело только выигрывает, когда зрительную проверку сменяет утоление разума. Теперь он как раз тешил последний, и не ища ошибок, сохранял все же возможность приметить пропущенный промах – его или наборщика. Помимо того, он позволял себе – с всемерной почтительностью – подвергать сомнению (на полях второго, предназначенного автору, экземпляра) кое-какие своеобычности слога и правописания, полагаясь на понимание великим человеком того, что сомнение вызывает не гениальность его, а грамматика. После долгих обсуждений с Филом решено было не предпринимать ничего по поводу риска быть обвиненными в диффамации, сопряженного с прямотой, присущей R. в описании его непростой любовной жизни. Он "уже однажды заплатил за нее одиночеством и раскаянием и готов теперь расплатиться наличными с любым дураком, которого заденет его рассказ" (укороченная и упрощенная цитата из его последнего письма). В длинной главе, куда более разнузданной (при всей грандиозности словесной отделки), чем жеребячья болтовня охаянных им модных авторов, R. изобразил мать и дочь, которые ублажают своего молодого любовника впечатляющими ласками в горах, на краю скалы, обрывающейся в театральную бездну, а также в иных, не столь рискованных местах. Хью не знал миссис R. достаточно близко, чтобы оценить ее сходство с матроной из книги (отвислые груди, дряблые бедра, при соитии всхрапывает, словно енот, и тому подобное); но дочь, ее повадки и жесты, ее бездыханная речь и множество иных черточек, с которыми он не был знаком сознательно, но которые укладывались в общее его представление, дочь была определенно Джулией, хоть автор и сделал ее светловолосой и вообще приглушил евразийские особенности ее красоты. Хью читал со вниманием и любопытством, не забывая впрочем вылавливать в прозрачном потоке текста опечатки, чем грешат и иные из нас, – там починяя увечную литеру, тут помечая курсив; глаз его и хребет (главный орган подлинного читателя) скорей оттеняли, чем оттесняли друг друга. Случалось, что смысл фразы ему не давался, – к чему, собственно, клонится "промежек" и что это за "бурные бакланы", не переставить ли "к" и "л" и не заменить ли второе "б" заглавным? Словарь, которым он пользовался дома, был не столь осведомителен, как издательский, встрепанный, огромный, и теперь он спотыкался на таких чудных вещах как "вся прелесть юных черев" или "пятнастый небрис". Он усомнился в имени "Омир ван Балдиков" – голландская частица вроде бы не вязалась со всем остальным; или все сочетание – попросту лукавая перетасовка? В конце концов он зачеркнул знак вопроса, зато в другом месте утвердил в правах "Reign of Cnut"[33]: робкая считчица, правившая текст до него, полагала, что нужно либо переставить в последнем слове две буквы, либо совсем заменить его на "the Knout"[34], – она была из русских, как и Арманда.
Наш Персон, наш читатель не был вполне уверен, что ему по душе вычурный, изломанный слог R., и все же в лучших его проявлениях ("серая радуга обглоданной облаками луны") этот слог дьявольски расшевеливал память. Он поймал себя на том, что прикидывает, исходя из подложных данных, в каком именно возрасте, в каких обстоятельствах приступил автор к совращению Джулии: в детстве ли, когда он щекотал ее в ванне, целовал в мокрые плечи и наконец уволок в свое логово, завернув в просторное полотенце, – одно из самых вкусных мест в романе! Или он начал за ней ухаживать в первый ее студенческий год, тот, в котором ему заплатили две тысячи долларов за чтение (перед огромной толпой студентов и жителей университетского города) одного из его рассказов, к той поре уже изданного-переизданного, но и вправду прекрасного? Как хорошо обладать талантом
