В этот момент ее теперь не поддающегося вычеркиванию появления сквозь прозрачную дверь его комнаты он почувствовал возбуждение, свойственное авиапассажиру при взлете — и (воспользуемся неогомеровской метафорой) земля наклоняется, затем возвращается в горизонтальное положение, и, не успев опомниться, мы оказываемся в тысяче метров от земли, над облаками (пушистыми, легкими, очень белыми, более или менее широко разбросанными), словно покоимся на предметном стекле в небесной лаборатории, и сквозь это стекло, далеко внизу, проступают кусочки пряничной земли с инкрустацией селений, изъеденный склон холма, круглое озерцо кубового цвета, густая зелень соснового бора. Входит стюардесса с разноцветными напитками, это Арманда, только что принявшая его предложение выйти за него замуж, хотя он предупреждал, что она многое переоценивает: удовольствие от вечеринок в Нью-Йорке, важность его работы, будущее наследство, писчебумажный бизнес его дядюшки, горы Вермонта, — и тут самолет разваливается и взрывается сухим кашлем.
Кашляя, Персон приподнялся и сел; в удушливой тьме он попробовал зажечь свет, но щелчок выключателя был так же неэффективен, как попытка пошевелить парализованной конечностью. Поскольку кровать в его прежнем номере на четвертом этаже стояла далеко от окна, он по ошибке бросился к двери и приоткрыл ее, вместо того чтобы спастись, что казалось ему возможным, через окно, которое не было закрыто и распахнулось еще шире, как только смертоносный сквозняк втолкнул в комнату дым из коридора.
Огонь, сначала питавшийся промасленными тряпками, подброшенными в подвал, а затем усиленный горючей жидкостью, разлитой тут и там на ступенях и стенах мстительной рукой, стремительно распространялся по гостинице, хотя, «к счастью», как выразилась на следующее утро местная газета, «погибли немногие, поскольку большинство комнат пустовало».
Теперь язычки пламени карабкались по ступеням, по двое, по трое, цепочкой краснокожих, рука об руку, воин за воином, быстро переговариваясь и распевая. И все-таки не их жар, а ядовитый черный дым вынудил Персона отступить в комнату; «excusez- moi», — сказал вежливый огонек, проскальзывая в открытую дверь, которую Персон тщетно пытался закрыть. Окно захлопнулось с такой силой, что стекла разлетелись дождем рубиновых осколков, и он понял, задыхаясь, что буря снаружи помогает пожару внутри. Он еще попытался выбраться вон, но с этой стороны здания не было ни балконов, ни карнизов. Он был уже у окна, когда длинный язычок с лиловой каймой, пританцовывая, остановил его изящным жестом одетой в перчатку руки. Через рушащиеся деревянные оштукатуренные перегородки до его слуха донеслись человеческие крики, и одно из его последних ошибочных представлений состояло в том, что это возгласы людей, спешащих ему на помощь, а не вопли товарищей по несчастью. Разноцветные вихри кружились вокруг него, напомнив ему вдруг страшную картинку в детской книжке о торжествующих овощах, вращающихся все быстрей над мальчиком в ночной рубашке, отчаянно пытающимся проснуться и стряхнуть головокружительное светящееся сновидение. Последним откровением стала раскаленная книга или коробка, совсем прозрачная и пустая. Вот оно, как мне хочется верить, не грубое страдание физической смерти, а ни с чем не сравнимые муки таинственного душевного маневра, необходимого для перехода из одного бытия в другое.
Что я тебе скажу? Полегче, мой мальчик.
