Проза о стихах - [15]

И краток путь средь долгой ночи,

Друзья, близка ночная твердь!

И даже рифмы нет короче

Глухой, крылатой рифмы: смерть.

И есть ланит живая алость,

Печаль свиданий и разлук...

Но есть паденье, и усталость,

И торжество предсмертных мук.

Все слова, составляющие это трагическое стихотворение, понятны. Мы знаем эти слова: жребий, хоровод, звезда, ночь, рифма, смерть, печаль, свиданья, разлуки, паденье, усталость, торжество, муки. Но, зная их, понимая каждое из них в отдельности и соединив их по законам обиходной речи, мы не уловим смысла вещи. Почему в первой строфе противопоставлены столь разные понятия, как жребий и хоровод? Почему во второй строфе внезапно говорится о рифме "смерть", которая названа самой короткой, "глухой, крылатой"? Почему после строки о кратком пути "средь долгой ночи" и другой - о том, что "близка ночная твердь", вдруг переход к рифме, причем этот переход дан как бы логичным, а на самом деле непонятным "и даже..."? Как же можно соединить в одной фразе долгую ночь и звездное небо ("ночная твердь") с рассуждением о свойствах рифмы? Ночь и небо относятся к миру природы, а рифма - внешняя примета стихотворного текста. Нам привычна конструкция с противительным союзом "но", однако здесь этот союз играет особую роль: "И есть ланит живая алость... Но есть паденье..." Почему "но"? Почему такое странное противопоставление "и есть..." - "но есть..."? Как же так?

Нельзя ничего понять в этом стихотворении, если подойти к нему с прозаической меркой: оно рассыплется, станет пустым набором слов. А если прочитать его иначе?

Для этого надо пройти мимо первичного значения слов и заглянуть в них поглубже. "Жребий" - это, конечно, судьба, но "темный жребий" - это смерть. "Хоровод" - это пестрая, многообразная, многоцветная жизнь. Тот, кто обречен смерти, уже отрешен от жизни - таков внутренний смысл первой строфы. "Звезда... утонет в небе" - это комета, путь которой краток и стремителен: такова жизнь, такова судьба человека; на место ушедшего придет другой, "новая звезда взойдет". И далее варьируется это противопоставление жизни и небытия. Жизнь - это краткий "путь средь долгой ночи", это "ланит живая алость, / Печаль свиданий и разлук". Небытие смерти - это "ночная твердь", и к ней ведут "паденье, и усталость, / И торжество предсмертных мук".

Все ли теперь сказано о смысле стихотворения? О нет, далеко не все. Это, в сущности, только начало его постижения, только указание пути, по которому надо двигаться, чтобы понять замысел поэта.

Стихотворение Блока таит еще такую идею: жизнь и смерть неразрывно связаны между собой, одно без другого не существует. "И краток путь средь долгой ночи..." Этот стих можно прочесть и так: жизнь человека мгновенна, смерть же бесконечна; путь жизни проходит посреди долгой ночи небытия. Да, но и смерть человека относится к жизни, как часть ее, мгновенный ее конец, поэтому все-таки и смерть - это жизнь; оттого и сказано: "И даже рифмы нет короче / Глухой, крылатой рифмы: смерть". Жизнь - как часть небытия и в то же время противоположность ему. Смерть - как часть жизни и в то же время противоположность ей.

Все ли это? Далеко не все. Последняя строфа говорит о нерешенности спора, о борьбе духа за бытие. Утверждением жизни звучат строки о счастье и горе любви: "И есть ланит живая алость, / Печаль свиданий и разлук..." И горестной капитуляцией перед смертью продиктованы заключительные стихи: "Но есть паденье, и усталость, / И торжество предсмертных мук". "Торжество" здесь очень важное слово: торжество - это апофеоз, но и победа.

В этом стихотворении о торжестве смерти нет, однако, безнадежности: оно и начинается с того, что "новая звезда взойдет", сама жизнь бессмертна. Усталость - это судьба одного, и этот один "утонет в небе", но останутся жить другие, останется небо, любовь, "печаль свиданий и разлук".

Чтобы прочесть эти двенадцать строк Блока, надо прежде всего понять систему стихотворения, строй поэтической мысли автора. Понять, что здесь нет никаких конкретных признаков реальности, что хоровод - это не хоровод, звезда - не звезда, небо - не небо, что путь, ночь, ночная твердь, алость ланит, паденье - все эти слова приобретают в блоковской поэзии особый смысл. И на фоне этих отвлеченностей резко выделяется одно-единственное точное, употребленное почти в общем для всех смысле и вполне вещественное слово "рифма". Слово это, дважды повторенное, снабжено тремя эпитетами, еще и подчеркивающими его материальную определенность: "И даже рифмы нет короче / Глухой, крылатой рифмы: смерть". Поставив в центр стихотворения слово "рифма" и отождествив его со словом "смерть", Блок как бы обнажил условность, как бы сказал читателю: да, я пишу стихи и подбираю рифмы, пишу стихи о смерти; я стихотворец, и речь идет не о чьей-нибудь смерти вообще, а о смерти поэта, моей смерти. Оказывается, что, кроме реальности "рифма", есть только еще одна реальность: "смерть". Но Блок сказал и более того: он снял различие между писанием стихов и жизнью. Нет искусственной литературы, отдельной от человеческого существования: творчество - это и есть жизнь. Процесс писания стихов равносилен процессу существования.