Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [74]

Я читал неоднократно, что люди, имеющие совесть, но вынужденные совершить какую-нибудь пакость, жутко мучатся от этого, и мне ужасно жалко бедного начальника Шмулика. Мы с ним как-то свиделись потом на одном литературном сборище, тот ряда на три впереди меня сидел. Он покосился на меня несколько раз, а после глянул я – его уже и след простыл. Такой вот мужественный совестливый человек.

На радио, по счастью, работали и другие люди, и двое из них написали все как было. И на невозмутимую судью фонтаны красноречия адвоката с радио никак не повлияли. Словом, получил я эти свои денежки и тут же (вот ведь человеческая алчность) принялся жалеть, что проворонил остальные.

Следующая история связана с тем периодом, когда мы с Сашей Окунем и женами нашими ездили по Европе, сопровождая экскурсии и щедро выбалтывая свои нехитрые познания. Эта история не только подарила мне большое наслаждение, но заодно позволила сделать глубокие, вполне психологические выводы.

Что-то не сложилось в пассажирском списке очередного самолета, на котором мы должны были вылетать, и Сашку с его женой Верочкой попросили пересесть в бизнес-класс. Как-то раньше нам не доводилось окунаться в эту роскошь, стоившую много дороже привычного эконом-класса (и слово «эконом» здесь очень к месту). Сашка наслаждался и блаженствовал (от пуза кормят плюс немеряное количество выпивки), но перед самым приземлением произнес загадочную фразу, в которой было нечто большее, чем просто шутка.

Верочка, святая добрая душа, сказала о последней шоколадке, которую им принесла стюардесса, что она оставит ее для Таты. А Сашка ей в ответ сказал: «Неужели ты собираешься еще общаться с этими людьми?» Мы посмеялись, когда Верочка нам это рассказала, только что-то было в этой шутке, и она запала в мою память.

Спустя лет пять один малознакомый импресарио позвал меня проехаться по нескольким южным городам и, спутав то ли с Кобзоном, то ли с Пугачевой, прислал мне билет в бизнес-классе.

Я и посадки ожидал в отдельном зале для весьма важных персон, и привезли нас к самолету (шестеро всего нас было) в отдельном микроавтобусе, прочего летящего населения я даже и не видел.

Самолет – гораздо более демократический транспорт, чем, например, поезд, где пассажиры все-таки разделены стенками их купе, в салон самолета вливается единая густая толпа. А тут нас было шестеро, и мы не замечали друг друга. И сразу же явилась выпивка в большом ассортименте. Перечислять всего не буду, только виски одного там было три различных марки. И, конечно же, я ждал еду. Ведь в самолете это вообще большое развлечение и радость, тут наверняка особенное что-то надо ждать, и Сашка говорил об этом тоже. Самое вкусное, с грустью подумал я, нам достается, когда многое уже мы вряд ли можем разжевать.

Но я ошибся. На подносе, который принесла источающая симпатию (ко мне лично, разумеется) стюардесса, прежде всего привлекала внимание упаковка с белой и красной рыбой, лимон с петрушкой тонко оттеняли ее цвет и сочность. Далее лежала упаковка из трех разных сыров. Один из них был, вероятно, деликатесным, ибо пах, как носки студента. Еще была натертая морковь, обернутая в ломоть баклажана, и великолепно изготовленная рыба с жареной картошкой. К ней (а может, и не к ней) был кетчуп под названием «Нежный» – он оправдывал свое название. Апельсин, виноград, киви. Виски мне подливали каждые минуты три.

Юная стюардесса любила нас изо всех сил. Она улыбалась, строила глазки, грациозно изгибалась, спрашивая о чае или кофе.

Две большие шоколадные конфеты я заначил сразу – под вечерний глоток выпивки в гостинице (когда-то был сластолюбец, но, состарясь, превратился в сладкоежку). Нет, я ничуть не жадничал и не напрягался, но почти уверен, что выпил виски на полную стоимость билета от Москвы до Тулы в общем вагоне.

В естественное впав блаженство, я вдруг ощутил, почувствовал – не нахожу глагола, чтоб точнее передать, – что населения салона позади меня не существует в моем сознании, их рядовая жизнь течет поодаль, совершенно непричастная к моей.

Я даже протрезвел немного, начиная понимать подоплеку той Сашкиной шутки. Подумал, что именно такова основа психологии сегодняшних хозяев российской жизни. Ведь им должно быть свойственно глубокое чувство своей отдельности, нет – отделенности от слитной и неразличимой массы, именуемой населением. Тягостно им вынужденное редкое общение, у них свое пространство жизни, а отсюда – многие поступки и решения проблем. И хотя доводилось мне уже о таком читать, но тут мне эта истина явилась непреложно в виде собственного явственного ощущения. Я так обалдел от этого, что отрезвление свое немедленно залил.

И выходили мы раздельно, я толпу своих попутчиков увидел уже только возле движущейся ленты с чемоданами. Докучливо и странно было мне стоять в этой обыденной толпе.

Кстати, тоже в самолете, был я озарен открытием, забавным для петушьего мужского самоощущения. Мы с женой летели не куда-нибудь, а на остров Мадейра, родину известного вина. Там был назначен семинар (не помню, как точно назывался этот курултай) преуспевающих российских энергетиков, и я был приглашен им почитать свои стишки. Труба, снабжающая деньгами Россию, уделила и мне несколько нефтяных брызг.