Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [56]

Однако какие-то из этих поздравлений не особо стыдно видеть и потом, поэтому я часть такого славословия друзьям решил обнародовать.

Мне очень приятно это делать, потому что все герои – люди штучные, и я не только ум их и способности в виду имею, но и человеческие качества. Таких сейчас рожают редко, говорила моя бабушка, желая похвалить кого-нибудь. И я с ней полностью согласен.

А начну – с Сандрика Каминского.

Подружились мы в Москве давным-давно, а ныне уже двадцать с лишним лет живем в одном доме. Это большое удовольствие – выпить вечером с соседом безо всякого особенного повода. Об одной его черте – железной дружеской надежности – хоть я в стихах и написал, но следует о ней сказать особо.

На примере одного всего лишь факта. Когда меня уже осудили и пошел я в лагерь по этапу, Тата услыхала от кого-то, что в пересыльных тюрьмах можно получить свидание. А из тюрьмы в Волоколамске, куда Сандрик ее привез, я уже отбыл. «Поехали искать», – спокойно сказал Сандрик, и они отправились во Ржев. В России расстояния не маленькие. Но куда важней другое: на дворе – восьмидесятый год. Карается любое соучастие в жизни людей, властями осужденных, – множество уже известно случаев такого подлого воздаяния. Каминский – кандидат наук, доцент в столичном институте. Но, ни секунды не колеблясь, он повез жену преступника по пересыльным тюрьмам. А все прочее об этом моем друге – в оде на его семидесятилетие:

Когда-то Сандрик был доцентом,

он юных дурней обучал,

и в том, что мыслит он с акцентом,

его никто не уличал.

С тех пор, как вылез из пеленок

и сразу стал на баб глядеть,

мечтали сотни сандрильонок

таким Сандрилой завладеть.

Но посреди любовной хляби

Сандрила видел свой билет:

пристал в метро однажды к бабе

и с нею счастлив много лет.

Еще добавлю между строчек:

блюдя супружеский обет,

зачал он двух отличных дочек

и нынче стал безумный дед.

Владея даром вмиг понять,

где что прогнулось и помялось,

умел Сандрила починять

и то, что даже не ломалось.

Весьма надежный друг Сандрила:

на виражах судьбы злодейской

он – как железные перила

на скользкой лестнице житейской.

Ему светили все дороги,

но был неслышный Божий глас,

и вдруг Сандрила сделал ноги

и оказался среди нас.

Хотя не ходит в синагогу,

но с Богом он интимно дружит:

Сандрила тем и служит Богу,

что вообще нигде не служит.

И не стремится никуда,

одной идеей крепко связан:

«Господь позвал меня сюда —

Он и кормить меня обязан».

Бог понял мысли глубину

и принял это испытание:

Он через Любочку-жену

послал Сандриле пропитание.

А Сандрик вызвал счастья стон,

поплывший как-то над державой,

когда собрал машину он

из ничего и гайки ржавой.

Одну черту его не скрою,

и знает каждый, кто знаком:

он мудр настолько, что порою

глядится полным мудаком.

Кто прибегал к его советам —

их у Сандрилы полон рот, —

прекрасно знают, что при этом

все обстоит наоборот.

Вкуси от мудрости, приятель,

однако сам не будь лопух,

так через Сандрика Создатель

в нас развивает ум и дух.

Любых поступков одобритель,

ума немыслимый запас,

Сандрила – наш путеводитель,

а также атлас и компас.

И, не бросая слов на ветер,

сегодня мне сказать пора,

что не случайно так он светел:

он тайный праведник. Ура!

Начало дружбы с Ициком Авербухом вспоминается легко: тридцать лет назад он встречал нашу семью в Вене, он тогда работал в Сохнуте.

Я запомнил эту встречу навсегда. Мы стояли тесно сбившейся, усталой и слегка растерянной группой: только что удалилась большая толпа наших самолетных попутчиков – они летели в Америку.

К нам подошел невысокий быстроглазый человек, приветливо сказал, чтоб мы не волновались, все будет прекрасно, он сейчас вернется и неотлучно будет с нами. После чего, обратившись ко мне, как будто мы давно знакомы, коротко сказал: «Губерман, пойдемте со мной!» И я за ним пошел, слегка недоумевая, откуда он меня знает. Петляя по коридорам (он быстро шагал впереди), мы нырнули в какую-то дверь, и я впервые в жизни оказался в западном баре. Глаза мои тут же растеклись по сказочному обилию выпивки, а когда я обернулся, в руке у меня возник большой бокал коньяка. «Наш общий друг художник Окунь попросил вас встретить именно таким образом», – объяснил мне Ицик Авербух. И у меня непроизвольно брызнули слезы.

А после Ицик стал работать в Джойнте, занимаясь делом удивительным: он распределял американскую гуманитарную помощь бедствующим еврейским семьям на территории России, Украины, Грузии и других бывших республик СССР. Я ему к пятидесятилетию написал как-то стишок, откуда пару строф и позаимствую для начала:

В Одессе брюки некогда надев,

ты попусту не лез в борьбу с режимом,

но щедро наделял ты юных дев

своим ветхозаветным содержимым…

Друзьям ты и поддержка, и опора

по жизни скоротечной и шальной,

любая, где ты трудишься, контора

становится притоном и пивной…

На шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нем написал гораздо подробней:

Я помню, как, исход верша,

в душевно-умственном провале,

достичь земли своей спеша,

мы в Вене грустно застревали.

И тут, как древний Одиссей,

вселяя в сердце светлый дух,

евреям, словно Моисей,

являлся Ицик Авербух.

А сам он жил без капли жалобы,

легко, как будто занят танцами,