Проводы журавлей - [6]

Он не отставал от капитана Колотилина, шагавшего размашисто, уверенно: конечно, хожено-перехожено, знакомо, ориентируется хоть с закрытыми глазами. А он новенький, да и недолеченная все-таки рана досаждает. Прихрамывал, однако не отставал еще и оттого, что сзади сопел Хайруллин, грозил наступить на пятки.

Стрелковые ячейки и пулеметные площадки попадались пока что пустынные, оборона выглядела г о л о й, а в землянки комбат не заходил: может, и там людей не было? Иногда останавливался внезапно так, что Воронков чуть не налетал на него, вовремя притормаживал; сзади притормаживал Хайруллин, чудом не налетал на Воронкова. Обернувшись, комбат рассказывал и показывал лейтенанту: минные и проволочные заграждения, фугасы, скрытые или непростреливаемые подходы к нашей траншее, окопы передового охранения, секторы обстрела, система огня и прочее, прочее, касающееся позиционной обороны на участке третьего стрелкового батальона. И конечно, третьей стрелковой роты этого батальона (по полковому счету она была девятой). Ибо рота лейтенанта Воронкова располагалась ближе всех к командному пункту Колотилина и — что самое существенное — на стыке с первой ротой другого батальона и — бери выше — другого полка! А каждый мало-мальски подкованный в воинском ремесле скажет вам: противник всегда нащупывает стыки и наносит удар по ним. Впрочем, и мы так же поступаем — бьем по стыкам рот, батальонов, полков, дивизий, армий, фронтов. Правда, стыки фронтов и армий, как и дивизий и полков, — проблемы не моего разумения, у меня заботы поскромней, но что стыки, фланги требуют особого внимания — эта истина действительна и для лейтенанта Воронкова.

Было душно и волгло. Нагретая за день земля исходила теплом, лощинки и болотца дышали испарениями. В чистом и высоком небе гудел невидимый самолет, и гул этот словно метался от звезды к звезде и заставлял их пульсировать.

Воронков взмок — не надо было надуваться, чаек выходит потом, — но даже несвежего носового платка не было, утирался рукавом. А пот стекал и стекал по щекам, за ушами, по шее, на губах было солоновато, как от крови. Воронков отфыркивался, отплевывался, и комбат повернулся:

— Умаялся? Сбавим темп… Да скоро и наблюдатель будет…

Шагов через тридцать они приблизились к пулеметной площадке, с которой сипло, прокуренно спросили пароль, комбат назвал, прокуренный голос смягчился:

— Здравию желаю, товарищ капитан.

— Здоров, Гурьев. — Комбат протиснулся в ход к ручному пулеметчику, пожал ему руку. — Давно заступил? Когда сменяешься? Как ведут себя гитлеры?

Гурьев отвечал отрывисто, коротко и по существу, затем попросил:

— Товарищ капитан, закурить не найдется? Душа требует…

— Держи сигарету! Кури в ладонях… А что же, старшина разве не выдал махорку?

— Обещал: завтра.

— Сегодня должен был… Вздрючу! «Дегтярь» в порядке?

— В порядке, товарищ капитан…

Они засмолили, и Колотилин, будто вспомнив, сказал:

— Да, Гурьев: знакомься, новый командир роты, лейтенант Воронков…

Пожав твердую, крепкую ладонь, Воронков при огоньке вспыхнувшей от доброй затяжки сигареты на миг увидел твердые, жесткие черты гурьевского лица — в морщинах, в родинках. Ну вот, одному подчиненному его уже представили. В роте семь человек — на представление, даже такое сольное, времени много не уйдет. Далось тебе это представление. А как же: командир роты, лейтенант Воронков, не фунт изюму…

— Ну, бывай, Гурьев… Не вздумай спать на посту.

— Что вы, товарищ капитан! Когда-сь рядовой Гурьев кемарил на посту? Не было такого!

— И быть не должно! Я ведь еще наведаюсь, учти…

— И я наведаюсь, — сказал Воронков.

— Милости прошу к моему шалашу, товарищи офицеры. — Гурьев, не таясь, хохотнул.

— До встречи. — Комбат выбрался в траншею, а рядовой Гурьев снова сипло хохотнул — вслед им.

В траншее Колотилин сказал:

— Учти, ротный: это надежный солдат, пороху понюхал, не подведет…

— Понял, товарищ капитан.

— Но накачивать нужно. Нормальную температуру в нем поддерживать нужно. Как и в любом… А то в обороне быстренько разбалтываются…

«Бывает», — подумал Воронков, радуясь, что комбат сбавил ходкость, словно и сам притомился.

— А что будет, ежели фрицевская разведка утащит кого из задремавших? Что мне будет? Да и тебе…

— Большие неприятности светят, товарищ капитан. Вплоть до трибунала.

— Именно, лейтенант. Именно! Потому, как учат вожди, бдительность — наше оружие…

Возможно, Колотилин шутил, но говорил нейтрально-спокойно, даже невозмутимо. Ну и хорошо. А коль вожди учат, будем сохранять и крепить бдительность. Тем более, не дай бог немецкие разведчики кого выкрадут — неудобства нам засветят большие, это уж в точности. И с должности полетишь, и в звании воинском понизят. Вообще могут разжаловать — и пожалуйте в штрафбат. Все бывает, все могут. Потому что война — обоюдоострый нож, все равно резанет, как ни прикоснись. И не хочешь, а неизбежно прикоснешься. Весь вопрос в том, как тебя резанет — до смерти или нет…

Задумываться на ходу — не стоит: Воронков оступился, замешкался, и сзади его — нечаянно, разумеется, — лягнул Хайруллин. Как будто специально метил — по больной ноге. Черт бы тебя подрал, верный ординарец. А точней: черт бы меня подрал, не разевай хлебало, не отвлекайся. Больно все-таки…