Провинциальная муза - [26]

— И вы ровно ничего не запомнили, что помогло бы вам догадаться, кто была эта женщина? — спросил полковник хирурга.

— Одно только, — ответил он. — Когда я укладывал незнакомку, я увидал на ее руке, приблизительно посередине, маленькое родимое пятнышко, размером с чечевицу, окруженное темными волосками.

Внезапно нескромный хирург побледнел; все глаза устремились в направлении его взгляда, и мы увидели испанца, глаза которого сверкали из чащи апельсиновых деревьев. Заметив, что он является предметом нашего внимания, человек этот исчез с легкостью сильфа. Капитан Фалькон живо бросился за ним в погоню.

— Моя карта бита, друзья мои! — воскликнул хирург. — Этот взгляд василиска заледенил мне кровь. В ушах моих звенят погребальные колокола! Примите мое последнее прости, вы похороните меня здесь!

— Ну и дурак! — сказал полковник Юло. — Фалькон выследит испанца, который нас подслушивал, он сумеет с ним справиться.

— Ну что? — воскликнули офицеры, увидав капитана, который возвращался, весь запыхавшись.

— Черта с два! — ответил Фалькон. — Он как сквозь землю провалился. Но не волшебник же он! Нет сомнения, что он свой в этом доме, знает все входы и выходы и, конечно, без труда от меня ускользнул.

— Я погиб, — мрачно сказал хирург.

— Ну, ну, успокойся, Бэга (его звали Бэга), — ответил я ему, — мы по очереди будем дежурить у тебя до твоего отъезда. Сегодня мы проводим тебя домой.

Действительно, трое молодых офицеров, проигравшихся в карты, проводили хирурга до его дома, и один из нас вызвался у него остаться. Через день Бэга получил перевод во Францию, он делал последние приготовления, чтобы выехать с дамой, которой Мюрат давал сильный конвой; он кончал обедать в обществе своих друзей, когда слуга его вошел с докладом, что с ним желает поговорить молодая дама. Хирург и трое офицеров тотчас же сошли вниз, опасаясь какой-нибудь западни. Незнакомка только успела сказать своему любовнику: «Берегитесь!» — и упала замертво. Эта женщина была камеристка; понимая, что ее отравили, она надеялась, поспев вовремя, спасти хирурга.

— Черт возьми! — воскликнул капитан Фалькон. — Вот это называется любить! Испанка — единственная в мире женщина, способная разгуливать с каким-то дьявольским ядом во внутренностях.

Бэга овладела странная задумчивость. Чтобы заглушить терзавшие его мрачные предчувствия, он снова сел за стол и принялся неумеренно пить, как и его товарищи. Полупьяные, все рано легли спать. Среди ночи несчастный Бэга был разбужен пронзительным звуком, который произвели скользнувшие по железному пруту кольца резко отдернутого полога. Он разом сел на кровати, дрожа той непроизвольной дрожью, которая охватывает нас при подобном пробуждении. И тут он увидел перед собой закутанного в плащ испанца, устремившего на него тот же горящий взор, что сверкнул из кустов во время праздника. Бэга закричал: «На помощь! Ко мне, друзья!» На этот вопль отчаяния испанец ответил язвительным смехом. «Опиум действует на всех», — отвечал он. Произнеся это своеобразнее изречение, незнакомец указал на троих друзей хирурга, спавших глубоким сном, вынул из-под плаща только что отрезанную женскую руку, быстро поднес ее Бэга, чтобы ему был виден знак, подобный тому, который он так неосторожно описал.

«Это точно тот?» — спросил испанец. При свете фонаря, поставленного на кровать, Бэга узнал руку: он оцепенел от ужаса — это был его ответ. Не требуя дальнейших объяснений, муж незнакомки вонзил ему кинжал в сердце.

— Это история для простаков, — сказал журналист, — тут требуется несокрушимое доверие к рассказчику. Объясните-ка мне, пожалуйста, кто из них — испанец или мертвец — разболтал вам все это?

— Сударь, — ответил податной инспектор, — я ухаживал за этим несчастным Бэга, который умер пять дней спустя в ужасных мучениях. Но это не все. Во время военной экспедиции, снаряженной, чтобы вернуть трон Фердинанду Седьмому,[33] я был назначен на один пост в Испании, но, к величайшему моему счастью, доехал только до Тура, ибо у меня появилась надежда на место податного инспектора в Сансере. Накануне отъезда я был на балу у госпожи Листомэр, куда было приглашено несколько знатных испанцев. Вставая из-за карточного стола, — мы играли в экартэ, — я заметил испанского гранда, afrancesado[34] в изгнании, недели две назад появившегося в Турени. Он очень поздно приехал на этот бал, где в первый раз показывался в свете, и прогуливался по гостиным в сопровождении жены, правая рука которой была совершенно неподвижна. Мы молча расступились, чтобы дать дорогу этой паре, которую нельзя было видеть без волнения. Представляете вы себе ожившую картину Мурильо? Огненные глаза мужчины в темных глубоких впадинах оставались неподвижны; у него было совершенно иссохшее лицо; голый череп отливал бронзой, тело было страшно на вид — так он был худ. А женщина! Представляете ее себе?.. Нет, вообразить ее нельзя. У нее было то изумительное сложение, которое создало в испанском языке слово meneo; она была бледна, но все еще прекрасна; цвет ее лица — беспримерная редкость для испанки — сверкал белизной, но взор, горевший солнцем Испании, падал на вас, как струя расплавленного свинца. «Сударыня, — спросил я у маркизы в конце вечера, — при каких обстоятельствах потеряли вы руку?» — «Во время войны за независимость», — отвечала она мне.