Провинциальная история - [9]

Диманка не интересовалась.

— Три пары туфелек, о каких только мечтать можно, два отреза на платье, один другого лучше, пальто из натуральной замши и шляпу с шарфиком в комплекте. Господи, я как посмотрела, два дня больная ходила.

Диманка добродушно улыбалась своими пестрыми глазами.

— Жизнь проходит, Дима! Живешь — не живешь, а она катится. И все в одну сторону, в одну сторону, — задумчиво повторила Мария.

— Если уж нам жаловаться, то что говорить о других?

— Другие меня мало волнуют! Если у меня барахлит почка, другие не испытывают боли. Разве не так?

— Сочувствие — тоже боль, — возразила Диманка.

— Эх, Дима, Дима, так ты и останешься романтиком! Сочувствие — сплошной театр, моя девочка, уж в театре-то я кое-что понимаю. — Мария замахала руками. — Ах, ох, как я тебе сочувствую, ночей не сплю! А сама тем временем думает о духовке, где у нее тушится мясо с овощами, о мужских способностях твоего супруга и еще бог знает о чем, даже о том, в каком наряде явится на твои похороны.

— Да что ты! — искренне удивилась Диманка.

— Человек — эгоист по своему нутру. Ты вот скажи мне, может ли кто-то другой вместо тебя наесться, выспаться, насладиться любовью? Все это понимают и потому на других особенно не полагаются. И чем меньше человек верит другим, — Мария вперила взгляд в собеседницу, — тем больше корчит из себя святого — для равновесия, так сказать.

— Разве все дело в одной голой вере? — несколько растерянно возразила Диманка.

Мария отпила из своего бокала и сладко, словно кошка, облизнулась.

— Голая вера? Ха, голая вера! Голых еретиков я видела, в кино, конечно, а вот голого патриарха пока что не довелось. — Она ухмыльнулась. — А было бы интересно…

— Но ты вроде заговорила о равновесии?

— Что тут неясного — все притворяются, свою роль играют. Взять хоть наших мужиков, — начала Мария, но заметила, что по лицу приятельницы скользнула легкая тень. — Твоего Христо, да и моего Стоила…

— Стоил другой, — перебила Диманка.

— Ты, часом, не влюбилась в него, а? — небрежно спросила Мария. От ее зоркого взгляда не ускользнуло секундное замешательство Диманки, и ей представилась такая картина: близится июль, Стоил с дочерью уезжают в отпуск, она остается. Остается и Христо — не могут же оба начальника одновременно покинуть завод… Вот будет здорово, подумала она. Приберу я к рукам твоего Христо, ведь живем один раз! Она пропустила большой глоток коньяку и добавила вслух: — Стоил такой же осел, как и твой Христо. Боролись за власть, боролись, а больше завода им ничего не светит.

— Насколько я знаю, у них у обоих есть идеи на будущее, — сказала Диманка.

— Еще бы, конечно! Современный мужчина шагу не ступит без идеи. — Мария подмигнула. — Хорошо хоть детей не разучились делать по старинке…

В дверях появились Стоил и Христо в накинутых на плечи пиджаках.

— Привет прекрасным дамам от наших разбитых в походе сердец! — громовым голосом возвестил Христо, едва переступив порог.

— Опять газетная поэзия! — возмутилась Мария. — Разбитые в походе сердца! Как будто человеческое сердце не может разбиться в обычных условиях — обязательно в походе!

— Например? — игриво спросил Христо.

— Например, от никотина, от любви, даже от алкоголя…

— Мария, ты всегда на редкость убедительна!

Христо наклонился, поцеловал ей руку и — после некоторого колебания — прикоснулся губами к руке жены.

— К вашему сведению, сегодня ночью я была герцогиней! — объявила компании уже захмелевшая Мария. — Теперь угадайте: чем я занималась?

— Ездила на соколиную охоту, — сказала Диманка.

Мария снисходительно поморщилась.

— Спала с королевским конюхом, — ввернул Христо.

В глазах Марии сверкнула молния.

— Плохое же у вас представление о феодальной душе герцогини, партийные товарищи! Я смотрела, как пытали моих соперников! Каково?

Наступило молчание.

— Не пугайтесь, зрелище было бесподобное! Радуешься, что твои враги у тебя в руках, и в то же время дрожмя дрожишь: а вдруг все перевернется наоборот? — Мария мотнула головой. — Острым ощущениям всегда сопутствует страх.

— Браво, Мария! — Восхищенный Христо потянулся к ней и поцеловал в щеку, при этом на какой-то миг коснулся ее губ. — Стоил, у тебя жена прелесть! Такую жену на руках надо носить! Beati possidentes — говорили римляне…

— Слушаюсь! — отозвался молчаливый Стоил, поднял бокал и кивнул Диманке.

В ответ Диманка нерешительно подняла свой бокал. «Beati possidentes» — блаженны обладающие… Да, они явно не прочь пофлиртовать… И первой начала Мария.

Еще гимназисткой Диманка наблюдала, как формируется у девушек характер. Одна беснуется, другая держится замкнуто, третья хитрит на каждом шагу, четвертая анализирует человеческие отношения. В каждом классе у них были свои Фурии и свои Пенелопы, и этим, может быть, поддерживалось природное равновесие. А сама она к какому типу тяготела? Она любила книги, с удовольствием училась, любила отчий дом, чью старинную тишину нарушали разве что домашние концерты. Играли тетя Павла, профессиональная пианистка, дядя Анастас — театральный художник, и, конечно же, объединял всех маэстро — ее отец, адвокат Бошнаков, «ходячее римское право», как говорили полусерьезно, полушутя его друзья. Наведывался, хотя и редко, скрипач-виртуоз Веселинов, честолюбивый и мрачный человек, получивший образование в Германии. Он заранее присылал визитную карточку, на которой значилось по-болгарски и по-немецки, что он скрипач-виртуоз. Так было написано и на эмалированной табличке у входа в его дом, и крестьяне, приезжавшие на телегах в город, частенько принимали господина виртуоза за доктора. Веселинов приводил с собою своего маленького сына Рихарда, названного в честь известного композитора; свое чадо он хотел сделать скрипачом и до того мучил бедняжку бесконечными музыкальными упражнениями, что это порой граничило с садизмом.