Провидица поневоле - [20]

«…В шестой степени больной выходит из себя и вступает в высшее соединение со всеобщею природою. В таковом состоянии он видит ясно все происшествия, как вблизи, так и вдали, и понятие его не ограничивается ни в пространстве, ни во времени. Посему таковое состояние называется просветлением или исступлением, то есть выхождением из телесной сферы (exstasis vel desorganisatio). Связь больного с магнетизером или избранным им по совокуплению их душ лицом делается столь внутреннею, что он во всей точности ведает его помышления и покоряется одной его воле. Чувствование сего состояния есть сопредельно блаженству…»

Нафанаил положил бутон на эти строки и прикрыл книгу. Затем он определил сочинение доктора Велланского под пресс, то есть засунул книгу с цветком под тяжелую ножку дивана в форме львиной лапы с выпущенными когтями. Несколько дней продержав книгу в таком положении, Фаня, наконец, освободил ее из-под диванной ножки и, убедившись, что его сокровище полностью высушено, совершенно не потеряв своих красок, он поместил его между двумя овальными стеклышками, изготовленными собственноручно, временно скрепив их свинцовой пластиной. А затем, в один из тоскливых осенних дней, покинул имение Волоцких, никому о том не сказавши.

Москва встретила его моросящим холодным дождем, сырыми мостовыми, закрытыми экипажами и редкими прохожими, спешащими побыстрее укрыться от непогоды. Спросив у полицейского поручика про ближайшую ювелирную мастерскую, Кекин поехал в Немецкую слободу и, миновав сады и заключенные в подземные трубы Кукуй и Чечору, въехал в этот, престижный на сей день, район древней столицы. Заприметив вывеску ювелирной лавки, при коей была и мастерская, свернул к ней и остановился. Небольшая лавка, или, по-новомодному, магазейн, встретила его звоном дверного колокольца, на который вышел немолодой уже хозяин.

— Что угодно господину? — спросил он с небольшим немецким акцентом.

— Я хотел бы попросить вас изготовить мне оправу с золотой цепочкой вот для этого, — произнес Нафанаил, доставая стеклышки с лепестками розы между ними.

— Вы хотите, чтобы я изготовил вам медальон? — принял хозяин стеклышки из рук Кекина, оглядывая их профессиональным оком.

— Именно, — подтвердил Нафанаил.

— Оправу тоже хотите золотую?

— Да.

— Золото мое, ваше?

— Ваше.

— Сорок пять рублей, — назвал цену заказа золотых дел мастер.

— Хорошо, — легко согласился Кекин, что немного удивило хозяина. Очевидно, он ожидал, что молодой, скромно одетый человек, будет непременно с ним торговаться. — Когда будет готово?

— Зайдите денька через два, — не раздумывая, произнес хозяин.

— А раньше никак нельзя? — спросил Нафанаил, не желая столь надолго расставаться со своим сокровищем.

— Можно, если я отложу некоторые свои заказы на потом, — так же легко согласился мастер и добавил: — Пятьдесят рублей.

— А если вы отложите все свои заказы на потом и приметесь за работу немедля?

— Шестьдесят рублей, — невозмутимо произнес мастер.

— Когда зайти? — улыбнулся Кекин.

— Через три часа, не менее, — на сей раз немного подумав, произнес ювелир.

— Через три часа я у вас, — заверил его Нафанаил Филиппович.

А дождь шел и шел, не собираясь переставать, небо сплошь было затянуто серой пеленой, воздух и даже лица прохожих также казались серыми, будто заштрихованными косыми линиями дождя.

Нафанаил Филиппович решил покуда заглянуть к своему знакомцу по гвардии графу Федору Толстому, вышедшему в отставку почти в одно время с ним. Сошлись они на ниве писания стихов, а потом после эпиграмм друг на друга дело едва не дошло до дуэли. Примирил их общий знакомец армейский майор Тауберг, после чего, пожав руки, они стали добрыми приятелями, и Кекин, будучи в Первопрестольной, всегда находил время посетить графа.

Федор Иванович Толстой, путешественник, поэт, бретер, кутила и преданнейший друг своих друзей жил в собственном одноэтажном доме с неизменным мезонином на углу Сивцева Вражка и Калошина переулка. К счастью, он оказался дома и, оттолкнув камердинера, встречать Кекина вышел сам, усатый, веселый и, как всегда, энергичный. После крепких рукопожатий и похлопываний по плечам — такая вот была у графа привычка, — перешли к разговорам: что, как и где.

— Вот, собираюсь съездить на Алеутские острова, — заявил Нафанаилу Филипповичу Толстой. — Хочу посмотреть на действующие вулканы. Их на этих островах, сказывают, штук тридцать.

Толстой был старше Кекина, с ранней проседью в волосах, но в повадках и хотениях являл собой не более чем мальчишку. Это подкупало мужчин и нравилось женщинам, то и дело бравшихся опекать графа, наивно полагая, что его можно приручить. Ан нет, приручению сей зверь не поддавался и, получив от очередной опекунши желаемое, охладевал и ясно давал понять, что в опеке более не нуждается.

— А что, ближе нет действующих вулканов? — усмехнулся Кекин.

— Есть, — отозвался Толстой. — Только зачем мне ближе?

Посмеялись, выпили вина. Федор Иванович принялся было расспрашивать Кекина о его занятиях, но Нафанаил Филиппович ловко ушел от ответа и перевел разговор на поэзию, спросив, есть ли на сем поприще новые имена, достойные внимания, а то, дескать, живя в провинции, он в сем вопросе совершенно не сведущ.