Противостояние - [40]

Глава третья

Пип плёлся вниз по коридору, в то время как за ним семимильными шагами шагал великан.

– Ты уже знаком с За́мзой?

– Только по слухам, – ответил Пасьянс.

– Его прозвали вредителем-меланхоликом, потому что он всегда в печали и бо́льшую часть времени лежит на спине. Жук на спине – это всегда грустно.

Несколько месяцев назад кто-то взялся истолковать Пипу слово «меланхолик», поскольку Пип был ещё совсем ребёнком. Но в силу своей начитанности он знал множество слов, и если какое-нибудь не понимал, то объяснял его себе сам, из контекста. Это было всё равно что пытаться определить цвет леденцов по вкусу. Если перепробовать много конфет, то приобретёшь в этом очевидную сноровку.

– В народе считают, что он похож на большого таракана.

Пасьянс поскрёб затылок:

– А он умеет говорить?

Пип остановился.

– А в твоей книге насекомые разговаривали? – Он думал о книгах, полных говорящих животных, которые ему приходилось проглатывать раньше, но не мог припомнить ни одной, где когда-либо встречался такой парень, как Пасьянс.

– Не-а, – протянул великан и хитренько усмехнулся. – Насекомых мы варили. На войне, когда у нас кончилась еда. Суп из муравьёв очень даже ничего.

Пип встал как вкопанный:

– Замзу в суп нельзя!

– Конечно нет. – Осклабившись, Пасьянс продемонстрировал свои зубы. – Я сегодня уже завтракал. Блинами с апельсиновым вареньем.

Пип подал верзиле ведро, которое он двумя руками вынес из кухни на второй этаж. До краёв наполненное несвежими овощами, оно пахло не слишком приятно, но Пип уже привык и приноровился таскать его через весь дом. Много недель он отвечал за кормёжку Замзы и не мог взять в толк, отчего это Фурия вдруг захотела, чтобы ему в этом помогал экслибр.

– На! – сказал он, протянув ведро Пасьянсу. – Достаточно у тебя сил, чтобы его нести?

Пасьянс кивнул и схватил своей лапой ручку ведёрка. В конце коридора на стене висело зеркало в тяжёлой золотой раме. Поверхность его потемнела, но Пип всё равно мог там себя разглядеть. Те же светлые волосы, что и у Фурии, но для своих одиннадцати лет он был всё ещё мелким, Пасьянс превосходил его почти вдвое. Раньше Пип боялся клоунов, но это прошло после нападения кавалеров Интриги на резиденцию. Сегодня он уже знал, что клоуны существовали только в его фантазии, в отличие от людей, разоривших их поместье. Фурия и Изида их прогнали и обещали, что они никогда больше не вернутся.

– Вот здесь, – сказал Пип и остановился перед последней дверью по правой стороне коридора.

Пасьянс приложил ухо к дверному замку:

– Он что, спит?

Пип постучался:

– Замза! Это я, Пип. Я привёл посетителя.

Некоторое время всё было тихо, потом изнутри послышалось жужжание и треск. Пип посмотрел на своего спутника сияющим взором:

– Он говорит, что мы можем войти.

– Ничего такого он не говорил. Сто процентов.

Пип нажал на ручку двери и вошёл внутрь. Окна были завешаны тяжёлыми шторами, и свет проникал через узенькую, с волосочек, щель. Пасьянс положил правую ладонь на рукоять револьвера, но Пип, покачав головой, слегка пихнул его в бедро:

– Не бойся.

Он ждал, что Пасьянс начнёт возражать, поскольку взрослые никогда не следуют советам детей. Но экслибр кивнул, опустил оружие и сунул большой палец за пояс.

– Замза, – сказал Пип, – это Пасьянс. Он, как и ты, экслибр.

На первый взгляд тёмный контур на кровати под балдахином казался пятном примерно овальной формы, размером чуть побольше Пипа. Замза лежал на спине – это было его любимой привычкой, хотя перевернуться на живот самостоятельно ему удавалось не с первой попытки. Книга, из которой он выпал, – собственно, короткая повесть, – рассказывала о том, как однажды утром один неприметный человечек проснулся в своей постели в виде громадного насекомого[23]. Пип находил её смертельно скучной, так как вредитель не ел людей и день-деньской горевал о своей участи. Если бы Пип был автором этой истории, на чудовище в конце направили бы танки, а оно само сожрало бы любого, кто встанет на его пути.

Днём вредитель-меланхолик покоился в кровати на хитиновой спине, сложив ножки крест-накрест, словно дворники на машине, и в полумраке и забытьи дремал. Только ночью он начинал перемещаться по комнате, если испытывал жажду или же хотел поесть кухонных отбросов из корыт у камина. Из всех видов пищи больше всего по вкусу ему, очевидно, приходились гнилые овощи. Чтобы отыскать свой корм, Замза не нуждался в освещении: он обладал достаточно сильным обонянием. Если днём он бодрствовал и не предавался унынию, то часами мог чистить себя челюстями, особое внимание уделяя гигиене щупалец.

– Чёрт знает что за тараканище, – произнёс Пасьянс поражённо, так и оставшись стоять перед кроватью. – Надо ещё сшить тот сапог, который его раздавит.

– Ничего такого он не сделает, – успокоил Пип Замзу. – Пасьянс был на войне, и там им приходилось есть сапоги, – он перевёл глаза на экслибра, – я читал в одной книге.

Замза издал скрежещущий вздох – наверное, так он выражал желание опять остаться наедине со своей мировой скорбью. При этом в иные дни создавалось впечатление, словно он ничего не имеет против того, чтобы Пип к нему подсаживался и рассказывал о том, что его, Пипа, занимало. О своём беспокойстве за Фурию, когда она совершала вылазки с Финнианом и другими, чтобы одолеть Академию. О своём одиннадцатом дне рождения, на который экслибры подарили ему торт со сценами из одиннадцати разных книг. И о том, как проводит утро старая мисс Драйкраст, вышедшая на пенсию учительница из Уинчкомба, с недавних пор преподававшая Пипу у себя на дому. Её предшественника мистера Теофила им пришлось рассчитать, так как он настаивал на том, чтобы и дальше проводить занятия в резиденции, а в связи с изменившейся ситуацией это было совершенно исключено.