Противостояние - [280]

Черные лимузины прокрадывались под аркой кремлевских, Боровицких ворот, медленно ехали по идеально гладким дорожкам, тормозили у первого корпуса Кремля. Старики — а все пассажиры ЗИЛов были стариками, по крайней мере внешне, торопливо подходили к парадным дверям корпуса, проходили внутрь.

Они были напуганы.

Среди них были те, кто еще помнил страх тридцатых годов. Трах, когда за ошибки, за просчеты — людей просто убирали, физически и не только их самих но и их семьи, а зачастую и просто — всех хоть как-нибудь причастных к жизни того или иного человека. Троцкистская группа, бухаринская группа, рыковская группа, запасной троцкистский центр, заговорщики Тухачевского. Тогда тоже было страшно — каждый кто входил в эти двери не знал как выберется из за них — своими ногами или ведомый под руки двоими дюжими мордоворотами. Потом это все прошло, уже при Хрущеве было не так страшно, негласный указ о вольности чиновничьей уже действовал вовсю, а при Брежневе — и вовсе расцвело пышным цветом. Никто, убаюканный годами сладкого сна, не готов был возвращаться в жестокий кошмар реальности.

Да, тогда, в тридцатые тоже было страшно. Но не так. Тогда были хоть какие-то правила. Тогда было НКВД и был его начальник, был товарищ Сталин, были какие-то задания, которые надо было кровь из носу выполнять. Была ответственность. И был подвал куда ты попадешь, если не выполнишь задание или свяжешься не с теми людьми. Но никогда эти люди не чувствовали себя настолько беззащитными, беззащитными перед какой-то злой силой, перед непонятно, вырвавшейся наружу в самом центре Москвы реальностью, холодной и чужой. Эта реальность не признавала самых святых табу, она была даже не антисоветской — античеловеческой. Сбить самолет с генеральным секретарем ЦК КПСС на борту — пожалуйста, а в том что он сбит никто не сомневался. Взять штурмом центральное здание Лубянки (!!!), перед которым замирает сердце даже у них самих, не говоря уж о простых людях — да запросто. Надо просто сделать расчет сил и средств, подготовить людей, вооружить их, обманом провести в центр Москвы — и вперед. Расстрелять правительственный автомобиль из крупнокалиберного пулемета на оживленном шоссе — да ради Бога. Сколько угодно, только скажите где и когда. Наведаться ночью в квартиры бывших и нынешних ответственных работников и пролить кровь — а кто сказал что нельзя? Но самое страшное — никто, ни один человек из тех, кто моровым поветрием прошелся по советской партийной и государственной элите не был взят ни живым ни мертвым. Это и вовсе придавало картине инфернальный оттенок. Больше всего убивала неизвестность. Никто не знал — чего бояться, на кого равняться, чему верить. Никто не знал — кто принимает решения о дальнейших судьбах, где и как выносятся приговоры, и кто их исполняет. Встречаясь друг с другом в коридорах величественного здания первого корпуса, на застеленных кроваво красными коврами дорожках, они жадно и в то же время — с опаской вглядывались в до боли знакомые лица друг друга. Ага, и ты жив. Пронесло. А почему ты жив? Чем ты хуже тех, кто погиб? Или лучше? Может быть ты — и есть тот, кто выносит приговоры, может за твоей маской и кроется чужой и незнакомый лик судьи? Судьи, который судит по делам, и приговоры которого не подлежат обсуждению. Все понимали, что то, что произошло невозможно было без участия кого то из них — и теперь боялись сделать неправильный выбор. Боялись, что неправильный голос, не вовремя сказанное слово — и разверзнется под ногами земля, и смрадным мороком пахнет из раскрывшейся персонально для тебя могилы.

Персональная машина, персональный прикрепленный, персональная пенсия, персональное медобслуживание. И могила теперь — персональная.

Ровно в десять ноль — ноль распахнулись двери зала заседаний Политбюро ЦК КПСС- и мало кто не вздрогнул, увидев человека который вышел к ним. Все они знали, что он приговорен, что его уход на пенсию по состоянию здоровья уже решен. Решение вынес генеральный секретарь, он не мог больше работать с этим человеком и дело было уже решено. Но теперь генеральный секретарь в числе прочих вершителей судеб лежит в морге, а он — приглашает их пройти в зал, с невозмутимой восточной улыбкой здоровается с каждым за руку — а в глазах промозглая сырость декабря. Неужели один? Да быть не может. Но кто же тогда — с ним?

— Проходим, товарищи, проходим…

Политбюро ЦК КПСС. Возможно — последний раз в этом составе, здесь собрались одни лишь волки, и они отменно чувствовали — впереди флажки.

Алиев Гейдар Али Рза оглы. Генерал-майор госбезопасности, бывший первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, бывший заместитель Председателя Верховного Совета, бывший Первый заместитель председателя совета министров СССР. Бывший член Политбюро ЦК КПСС, выведен из состава пленумом от 21 октября этого года по настоянию ныне покойного Горбачева, временно назначен государственным советником при Совете министров СССР, председателем бюро Совмина по социальному развитию, председателем комиссии по строительству и освоению БАМа. Следующий пункт — персональная пенсия. Не устраивал Алиев Горбачева и все это знали. И когда месяц с лишним назад проводили, думали — все. А вот оно как обернулась.