Противостояние - [247]

Но в самолетах были не трупы — в самолетах были живые люди. Афганцы, ради этих двух рейсов основательно поработали ХАД и Царандой, почистив Пули-Чахри[331], а также провинциальные и уездные зинданы органов. Советским надо было набрать около трехсот боевиков из числа непримиримых, прошедших подготовку в Пакистане, желательно не афганцев. Это были наемники, которым даже по Гаагской конвенции ничего не светило — кроме ближайшей стенки. Участниками боевых действий они не считались и никакой защитой права — не пользовались. Среди них были и такие, кто уже был приговорен в своей стране к различным срокам наказания или к смерти — а потом освобожден и направлен на джихад, чтобы убивать советских солдат.

Рота внутренних войск быстро вытащила их из объемистых фюзеляжей Илов и пинками загнала в поданные бортовые тентованные машины. Удивительно — но завзятые террористы и воины Аллаха не пытались ни бежать, ни сопротивляться, хотя их было много а советских солдат мало — вместо этого они скулили что-то на своем языке и даже пытались бросаться в ноги.

У ворот аэродрома к колонне из восьми машин прибавились еще два бортовых армейских тентованных КАМАза, БТР-70 и БРДМ-2. Автомобили организованной колонной, но без сопровождения ВАИ[332] как это положено — направились в сторону города.

Они остановились на Минском шоссе, где другие воинские части вовремя перекрыли движение. Было морозно, небо уже очистилось — и жестокие холодные звезды равнодушно взирали с безоблачной выси на еще один акт трагедии, которой суждено было произойти. Звезды видали и чего похуже — хотя в последнее время в СССР ничего подобного не происходило.

Пока одна группа ВВшников с короткоствольными автоматами выстроилась по обе стороны шоссе — другие, пинками и тычками выгнали из машин боевиков, построили их на краю замерзшего, покрытого снегом поля. Вдалеке, там где небо встречается с землей — зазубренной кромкой мертво чернел лес.

Из двух КамАЗов вышли люди. Их набирали по двум армейским округам, силком никого не гнали — только на добровольной основе. Выбирали из числа сержанско-старшинского состава и младших офицеров — нужны были те, у кого в Афганистане погиб кто-то близкий. Таких набралось около пятидесяти человек, их привезли сюда отдельно и вооружили автоматами и пулеметами, которые должны были скоро пойти на списание, и которые уже не числятся за конкретными людьми и конкретными частями — ради этого пришлось ограбить дивизионные ремонтные мастерские, где мелкий ремонт оружия проводили самостоятельно. Разъехались в стороны БТР и БРДМ, нацелившись стволами вдаль, в сторону леса.

Воины ислама, дрожа от холода и страха стадом стояли у дороги. Каждый из них самостоятельно избрал путь, на который он встал — путь джихада, путь убийства неверных. На этом пути все они пролили немало крови. Некоторых покрестили еще в лагере подготовки — лучшим на выпускном разрешали отрезать голову пленному, некоторые пролили кровь уже в Афганистане, в чужой для многих стране, куда их никто не звал, тем более с оружием. Случись по-другому — и они бы сейчас стояли с автоматами и пулеметами у канавы, где покорно ждали бы своей участи неверные, шурави. Каждый из них был готов лить кровь — и не понимал, почему сейчас прольется их кровь. В их понимании — только они имели право убивать, потому что они — на пути Аллаха, Аллах — за них.

Кто-то молился. Кто-то плакал. Кто-то — молча ждал.

Рослый капитан внутренних войск с смешной, белой похожей на пожарную каске махнул автоматом.

— Бегите!

Моджахеды не поняли

— Бегите, ну!

Хлестнула автоматная очередь — и толпа моджахедов побежала в сторону леса, с воем, с руганью, с призывами к Аллаху, затаптывая слабых и раненых. Снег был совсем неглубоким, а почва подмерзла и бежать было легко. Но когда они отбежали от дороги метров на сто — в спины им ударила свинцовая метель, автоматные и пулеметные пули неслись над мерзлой землей, над снегом, ища свои жертвы и спеша насытиться кровь.

Находили. И насыщались.

* * *

А для тех кто скажет, что это жестоко — расстрелять в спину безоружных — позволю напомнить, что такое красный тюльпан. Это когда обдолбанного наркотиками пленного солдата распинают на кресте или просто привязывают руками к столбу, и снимают кожу с груди и с боков, примерно до пояса. Вот эти лохмотья кожи, снятые заживо — это лепестки, а пленный — тюльпан. Такие вот «инсталляции» обычно выставляли на дорогах, или рядом с блок-постами шурави. Чтобы видели. И знали, что случись что — то же сделают и с ними. Ну, как? Всё ещё считаете что — жестоко?

* * *

Примерно через полчаса, когда уже отгремели уже автоматные очереди, и ВВшники ждали, пока прибудет прокуратура — на обочине дороги, на краю поля, где произошла казнь, остановилась машина — Волга. Три человека вытащили из салона четвертого, мертвого. Едва справляясь втроем — так тяжел был этот человек в смерти — они отнесли его на поле и бросили там, среди убитых моджахедов. Потом не сговариваясь, достали пистолеты, выщелкнули магазины, выбросили на ладонь остававшиеся в стволе патроны. Потом отсалютовали — всухую, потому что иначе было нельзя, дернувшись от трех синхронных холодных щелчков бойков вхолостую. Потом — спрятав заветные патроны в карман, проследовали к машине. Никто не задал им ни единого вопроса.