Против света - [32]

В мешках, которые мсье Буше швырнул на пол, начались корчи, сопровождавшиеся глухими щелчками, от которых кровь стыла у меня в жилах. Из ближайшего мешка что-то поднималось, медленно, точно стараясь освободиться от сдерживающих волокон. Появилось подобие руки, в кисти недоставало косточек, фигура качалась, точно гигантская личинка или гусеница, слепо нашаривая… нечто неведомое. Скользкая кость была почерневшей, словно ее закоптило пламя. Внезапно все содержимое мешка скакнуло вперед, и мы с дядей Фином отпрянули, увидев не скелет даже, а лишь очертания костей, тянущих желатиновую массу зачерненных пленок. Все это было пронизано ослепительными точечками света: запуганная сеть светотени и щелкающих черноватых костей — глина и огонь, с помощью которых Огюст Буше возводил свой гротескный пантеон. Остуженные и застывшие в недвижности смерти, они стали частью Выставки, устроенной для тех, у кого был ключ к дверце, скрытой за зеленым сукном!

Одна из крутящихся чакр света захватила мое внимание своим призывным, почти человеческим взором. Это был шар, который Маргарет Лизинг сплотила из искр, вылетевших из котла Аврид. Переливы засосали меня в глубины шара, а кости пустились в джигу, — танец, который был ответом на гоетические заклинания, произнесенные Беннеттом и Кроули. Было что-то карнавальное в их диком хороводе, напоминающее squelettes Энсора, но это были скелеты нечеловеческих трупов, проект еще только предстоящего существа — детей иного зона, тысячами исходящих из чрева Ню-Изиды. Пока что каждый элемент жуткой вереницы был сотворен из белой девы, чьи закопченные кости изверг жук, выползший из лона Богини.

Жуткий голем, выбравшийся из мешка, исподтишка заворожил меня своей суровой прелестью и пугающим ароматом. Я качался над острым углом влечения-отвращения, не ведая, в какую сторону соскользнуть, когда притяжение ослабнет. Не ощущая ни пространства, ни времени, я не мог следить за реакциями дяди; я даже не был уверен, стоит ли он рядом.

Вот и второе явление Нечистых Жаб, скользивших и прыгавших в открытую дверь, за которой виднелись поблескивающие молекулы, ныне слившиеся в разноцветье.

В памяти моей ожила стародавняя ночь, когда земная жрица Ню-Изиды пробудила странные калы.

Ложа готовилась к ритуалу Кю. Распорядительницей была Ли, и трон-дракон водрузили на вершину огромной усеченной пирамиды. На ее четырех треугольных гранях стояли эмблемы и печати четырех типов Кю: змея или дракона кю, тени кю, сороконожки кю и жабы кю, классифицированных согласно «И дзянь чжи бу». Образы и печати соответствующих им пар были изображены на внутренних стенках с четырех сторон пирамиды. На золотой спинке трона сияла начертанная черным лаком гексаграмма кю из «И-Цзин».

Пройдя по северной стороне зала, Ли поднялась по крутым ступеням на свой помост. Когда она уселась на трон, и голова ее оказалась под маленьким окошком в северной стене.

У Ли была уникальная запись ритуала Культа Кю, проведенного в Хунане. Его провели особой ночью, которую я теперь переживал заново. Знакомые с изысканными диссонансами, свойственными некоторым классическим китайским музыкальным сочинениям, хорошо знают, как быстро замирает в безмятежности слушатель, чуткий к заклинаниям, пронизанным позвякиванием гонгов. Их глубокие переливы уносят разум за пределы земных забот.

Сперва Ли исполнила нараспев Литанию Шоа, Злой Женщины, той, что повелевает Желтой Рекой и маковыми полями Хон-Наня; той, что главенствует в мистических ритуалах Кю; той, которую прославляет Синь-Синь-Ва, чей единственный глаз дополнен единственным глазом Ворона, восседающего на его левом плече. Тихий гортанный напев Ли пробудил журчание, все громче наплывающее волнами внутри пирамиды, а на восточном склоне пирамиды вспыхнула печать женщины-тени.

Нежный туман окутал зал ложи, от ее западных и восточных стен отступили восемь прислужников, по четверо с каждой стороны; каждый нес тотем четырех сторон света, только вместо человекоподобной тени вносился образ Шоа. Туман сгущался, так что его поверхность превратилась в зеркало, увеличивающее образы, которые служки показывали Ли, погруженной в транс и раскачивающейся в гипнотическом забытьи.

Переплетенный с потоками неземной музыки, явствен стал иной шум, точно волны бились о далекую пристань; чередование чмокающих звуков намекало на качку яликов, пришвартованных в маслянистых водах. Когда прислужники возложили ношу на усыпанный маками алтарь у подножия пирамиды, свет восьми фонарей звездно расцвел на четырех треугольных цоколях, украшенных пергаментными полосами с китайскими иероглифами, соответствующими мистическим ритуалам Шоа.

Я знал, что Восемнадцать — магическое число Изиды, и восемь прислужников, объединенные с единицей, которую представляла Ли, восстанавливают ее каббалистический индекс. Так что когда большая черная Птица влетела в окно на северной стене святилища ложи и уселась на голову Ли — подобно тому нетопырю, что вцепился в Маргарет Лизинг в Кандлстонском склепе, — я догадался, что в ближайшие минуты из влагалища Ли выползет жук.

Немало лет понадобилось, чтобы усовершенствовать эту формулу перихорезиса и уравнения Ли с Изидой и Шоа. Я снова пережил то, что чувствовал в зале ложи десятилетия назад и затем еще раз, когда под крики Маргарет Лизинг шлем Криксквора сомкнулся на ее голове, раздирая волосы и впрыскивая в череп порочное зелье Внешних, удушливые миазмы гексаграммы Восемнадцать.