Против шерсти - [69]

Я не стала рассказывать об этом Рыжей. Я не знала ничего наверняка, так что повода для беспокойства не было. Дни сменяли друг друга, это странное чувство меня не отпускало, но я списывала его на счет ужасной усталости.

Как-то вечером я рассказывала Кошкам в спальне историю Арахны.

– Арахна была обычной девушкой, но она обладала особым талантом к ткачеству. Ее работы были так прекрасны, что слава о ней облетела весь мир и дошла даже до богини Афины. Та, приняв облик старушки, пришла в дом к Арахне. Полотна, вытканные девушкой, действительно были редкой красоты, поэтому Афина позавидовала Арахне… и решила вызвать ее на состязание.

– Батл на иглах! – подсказала одна из девушек.

– Да, точно! И вот, хоть тогда еще и не было соцсетей, все говорили только об их поединке. В назначенный день весь город пришел посмотреть на состязание. Как думаете, кто победил?

– Конечно же богиня, – прошептал кто-то. – Боги всегда выигрывают.

– Тсс, – сказала другая девушка, – пусть она расскажет!

Я продолжила:

– В тот день Афина соткала потрясающее полотно из золотых нитей. Арахна же превзошла саму себя. На ее полотне были изображены Зевс и разные животные, образ которых принимал верховный бог, чтобы соблазнять смертных девушек. Это полотно было настолько красиво, что никто и не заметил работу Афины. Она, разозлившись оттого, что проиграла, и оттого, что Арахна поведала всем о неверности Зевса, разорвала полотно девушки на мелкие кусочки. Униженная Арахна заперлась в своей комнате и решила повеситься. Афину замучала совесть, и она в последний момент спасла девушку, превратив ее в паука. Теперь Арахна была обречена вечно ткать свою паутину.

Девушки слушали конец истории, затаив дыхание.

Миф об Арахне был одним из самых страшных, но мне он очень нравился. С тех пор как я прочла эту историю, я перестала бояться пауков. Мне, напротив, стало казаться смешным, что кого-то могут испугать эти создания, которые терпеливо плетут паутину в темных уголках наших домов. А ведь пауки нередко становятся жертвами яростных людей, которые разрушают их творения. Мы проявляем к паукам такую же жестокость, как боги – к Арахне.

Я едва успела закончить свой рассказ, как в темноте раздался чей-то голос.

Голос, от которого меня бросило в дрожь.

Голос, который я хорошо знала.

Голос Морган.

Я ни разу не видела ее с тех пор, как во время Марша Кошек ее ранили в живот. Она жива, и теперь она здесь, с нами!

Я искала лицо Морган в толпе Кошек, стоявших вокруг кровати. Я заметила ее в уголке. Она перестала носить очки; у нее выросла каштановая шерсть. Она все-таки стала Кошкой. И конечно, это она в последнее время наблюдала за мной издали, не решаясь подойти и поговорить. На ее тунике был номер 182.

– История Арахны напоминает мне историю моей одноклассницы, – сказала Морган слабым голосом.

Я против воли сжала кулаки.

Все девушки повернулись к Морган.

– Ее звали Алексия. Она была странной. Ее отец был с ней очень строг. В школе ее никто не любил. Она была козлом отпущения, гадким утенком. Над ней либо издевались, либо не обращали на нее внимания. А ведь она была очень умна и очень чувствительна. – Морган выдержала паузу и повернулась ко мне. – Я знаю, какой она была, потому что была с ней близко знакома. В детстве мы вместе ходили в воскресную школу. Я потом бросила эти занятия, но мы с Алексией продолжали дружить. Время от времени я приходила к ней в гости по субботам. У Алексии было много талантов. Она играла на фортепиано, рисовала, шила. Она шила тонкие, хрупкие вещи. Такие же хрупкие, как и ее душа. У нее были изящные белые пальцы. Она была чем-то похожа на старых кукол, которых продают на блошиных рынках. Все же видели таких кукол в кружевных платьях, с фарфоровыми лицами и грустными глазами?

Девушки закивали. Я тоже понимала, что Морган имеет в виду, она очень точно описывала Алексию.

– Музыка, рисование, шитье – все это позволяло Алексии сбежать от реальности. Было такое чувство, что она живет в кукольном домике. У нее дома всегда должен был быть порядок, а шуметь было запрещено. Мать Алексии не хотела, чтобы ее дочь взрослела. Грудь, волосы, месячные – обо всем этом она и слышать не желала. Возможно, поэтому, хоть Алексия и была нашего возраста, она больше походила на больного ребенка, запертого в собственном теле. Но когда Алексия садилась за фортепиано или брала в руки иглу или карандаш, она начинала светиться изнутри. Она становилась собой. И мне это очень нравилось. Я ее обожала. В какой-то степени я ей восхищалась.

Морган помолчала несколько секунд. Я вспомнила, сколько раз она ухмылялась при виде Алексии и как оскорбляла ее. Я не могла поверить в то, что они дружили.

– Однако, – вновь заговорила Морган, – я делала вид, что не знаю ее. Я боялась, что кто-то узнает о нашей дружбе. Не знаю почему. Наверное, потому, что я не хотела, чтобы меня тоже перестали любить. Так что я вела себя как все вокруг.

На этих словах Морган посмотрела на меня с грустной улыбкой. У меня сразу же разжались кулаки.

Морган стала рассказывать дальше:

– Я должна была встать на ее защиту… Рассказать всем, как прекрасна Алексия, как здорово она играет на фортепиано и какие безумно красивые картины она вышивает. Но я молчала. Словно все это не имело для меня никакого значения. Я знаю, что это глупо. Алексия никогда меня ни в чем не упрекала. Ей было так одиноко, что она не пыталась бороться. Но когда я приходила к ней в гости, когда мы сидели у нее в комнате, я была готова отдать все на свете, чтобы всегда быть с ней рядом.