Против дилетантизма в изучении «Слова о полку Игореве» - [2]

Но дело еще и в том, что мемуарные жанры служат иногда не только для того, чтобы что-то сообщить, рассказать, но и для того, чтобы что-то скрыть и не договорить. Такова, например, история с нападками А. Никитина на крупнейшего советского источниковеда С. Н. Валка. А дело очень просто. Когда в 1973 г. вышла статья А. Никитина в журнале «Вопросы истории» о «Русской Правде», то С. Н. Валк решительно и справедливо возразил А. Никитину, доказав и показав, во-первых, его незнакомство с литературой вопроса, а во-вторых, его неправильный подход к методике текстологии. Ответ С. Н. Валка, напечатанный в Трудах Отдела древнерусской литературы, т. XXX (1976 г., ответственный редактор Д. Лихачев), А. Никитин не упомянул, но кое-что из него учел, чтобы показать знакомство с литературой вопроса, в незнании которой упрекал его С. Н. Валк. Как бы то ни было, отплатить покойному С. Н. Валку А. Никитину не удалось, а читателя огромный пассаж (более половины печатного листа — 7 страниц петитом) об издании «Русской Правды» 1792 г. несказанно затруднил, так как никакого отношения к вопросу о первом издании «Слова» он не имеет. А. Никитин хотел показать, что приемы издания «Русской Правды» могут что-то объяснить в первом издании «Слова о полку Игореве». Однако «Русская Правда» 1792 г. была изданием совершенно другого типа текста, выполненным другими лицами, не принимавшими участия в издании «Слова» А. И. Мусина-Пушкина (И. Н. Болтиным, ко времени издания «Слова» скончавшимся), и по другим принципам (даже другим алфавитом — церковно-славянским, тогда как «Слово» было издано в 1800 г. — гражданским). Прямое отношение к мусин-пушкинскому изданию «Слова», как я уже сказал, имеет только его же, А. И. Мусина-Пушкина, издание «Духовной» (т. е. «Поучения») Владимира Мономаха.

Однако благодаря посторонней вставке наукообразных рассуждений о «Русской Правде» у читателя может создаться представление об учености автора, тем большей, чем меньше читатель понимает текст А. Никитина… А истинная цель — обесславить С. Н. Валка в глазах широкого читателя — тщательно спрятана, и на незнающего скрытого существа полемики выпады против замечательного ученого могут все же произвести некоторое впечатление.

Явно, чтобы заинтересовать и заинтриговать читателя, А. Никитин видит повсюду — и в летописях, и в «Слове» — загадки, непонятности, противоречия, неясности, возможные пропуски, ошибки и пр. Он воскрешает давным-давно оставленные в науке сомнения, вопросы — лишь бы усилить «загадочность» «Слова». Добро бы это способствовало какому-то новому объяснению текста, но происходит обратное: текст еще больше запутывается, сомнения растут, происходит разрушение текста памятника, и у читателя вообще появляется общее недоверие к нему.

Текст «Слова» кажется А. Никитину порой «нагромождением фраз, плохо связанных между собой смыслом» (5, 185). «Слово», по мнению А. Никитина, «растеряло многие свои части» (7, 105), и в нем наличествуют «заимствования, темные места, отступления, пропуски, умолчания, реминисценции», «которые воспринимаются так же, как бесконечные шрамы, заплаты, пристройки чуланов, башенок, сторожек, галерей и притворов, скрывающие от нашего взгляда древний храм и превращающие его в конгломерат загадок» (6, 212).

А вот еще суждения А. Никитина о языке «Слова»: ему (А. Никитину. — Д. Л.) «мешала и явственная двуязычность: древний текст, хранивший все признаки благородной патины прошедших столетий, сменялся современной (?) русской речью без каких-либо признаков старины. Право, тут можно было потерять голову» (5, 185). Вот именно!

Чрезвычайная многоречивость автора мешает точному воспроизведению его концепции. Все же попытаюсь изложить концепцию А. Никитина так, как я ее и, смею заверить, большинство читателей понимают. Изложение это необходимо, чтобы стала ясной ее слабость и неаргументированность. Иного способа возражать А. Никитину я не вижу. Постараюсь добросовестно понять запутанное изложение А. Никитина.

Итак, согласно концепции А. Никитина, в «Слове» есть много непонятностей, переходов языковых, переходов сюжетных. Почему-то отсутствуют события предшествующих походу лет — всего XII в., автор «Слова» неоправданно обращается только к событиям и князьям XI в. и предшествующего времени.

Все это некрасиво, нехорошо, нелогично. «Слово» — гениальный памятник, но только какими-то проблесками.

Объяснение всем этим «непоследовательностям» в том, что в «Слове» спрятано другое произведение.

Именно якобы из-за этих «непоследовательностей» и возникли сомнения в подлинности «Слова». В «Слове» же использовано гениальное произведение гениального певца XI в. — Бояна, воспевавшего Святослава Ярославича и его сыновей, сведения о которых вычеркивались из летописей и заменялись в летописи ради заполнения образовавшихся «пустот» своего рода «упаковочным материалом» (который, кстати, так ценят историки культуры древней Руси).

Сам увлекшись созданием развлекательного произведения, А. Никитин даже в работе летописца видит порой ту же цель — «развлекать». Так, он предполагает, что летописец Всеволода Ярославича, изъяв текст о княжении Изяслава и Святослава, заполнил образовавшееся окно «развлекательным (разрядка моя. — Д. Л.) материалом: рассказами о чудесных знамениях, о волхвах, их обманах, о „прельщении бесовском“, преставлении Феодосия, игумена печерского, а вместе с тем и о черноризцах Киево-печерского монастыря» (7, 181). Любопытное представление о работе летописца и вообще о древнерусской литературе XI–XIII вв., в частности, как известно, не знавшей чистой развлекательности.