Против часовой стрелки - [85]

— Вот оно что! — воскликнул Бертольд. — Значит, тогда, в «Ротонде», вы их обоих просто околпачили?

— Именно так, — рассмеялся русский. — А представьте, что было бы, если бы я не лукавствовал! Он не влюбился бы, а она, сознавая свое поражение, вообще могла отчаяться встретить кого-то еще. Таким образом, на меня пало бы двойное проклятие. Но я, прибегнув к невинной уловке, поднял жизненный тонус обоим, и при этом никоим образом не повредил себе.

— Неужели вас не уязвляло то, что эти голубки за глаза насмехаются над вами, а люди считают вас неудачником? — спросил Вальтер.

— Ничуть, — ответил Калинин. — Мнение досужей толпы меня совсем не волнует, а что касается этих двух, то мне-то доподлинно известно, кому принадлежит заслуга в том, что они нашли друг друга. Так с чего переживать?

— А если бы вам попалась женщина, которая настолько привязалась бы к вам, что от нее нельзя было бы избавиться тем способом, который вы только что описали? — прервал его я. — Полагаю, такая категория женщин тоже довольно многочисленна?

Калинин опять заходил по комнате, пуская густые клубы дыма. Потом сказал:

— Ну, милейший, я думаю, что число таких идеальных дамочек вы сильно завышаете. К тому же тихие, покорные существа меня не привлекают. Я люблю прежде всего огонь, а женщины, несущие его в себе, быстро загораются и столь же скоро охладевают. Поэтому мне вряд ли грозит опасность влипнуть надолго. А если бы это и случилось — есть старое испытанное средство: In fuga salus![28]

И он расхохотался.

— Да вы отпетый циник, — заметил Бертольд. Он был возмущен не на шутку.

— А что бы вы предприняли, если бы изменили вам?

— Хорошо, что вы заострили на этом внимание, — русский опять оживился. — Через это я тоже проходил, и неоднократно. И даже разработал особо эффективную методику. Если я вдруг замечаю, что любовница от меня отдаляется, а я еще не начал ею тяготиться, то становлюсь с ней особенно нежным, чтобы опять на некоторое время расположить ее к себе. Ведь сердце женщины распахивается настежь, когда она видит, что вы к ней со всей душой. А я тем временем готовлю сюрприз, который ей предстоит запомнить надолго. Чаще всего обзавожусь новой дамой и знакомлю с ней подружку именно в тот момент, когда ей и невдомек, что между нами наступает развязка. Тем самым я, предвосхитив ее коварный шаг, сам поражаю ее оружием, которое она уготовила мне. Любовь, господа, это очень опасная игра: из нее можно выйти только победителем или побежденным. Если ты проиграл, страдаешь, чувствуешь себя облапошенным, хотя иной раз просто-напросто не хватает считанных часов, чтобы повергнуть противника и покинуть поле боя триумфатором. В результате многолетнего опыта я, слава богу, приобрел значительную искушенность, и надо быть дьяволом, чтобы опередить меня в этой игре, где, как вы сами понимаете, господа, уже не до джентльменства…

— А не кажется ли вам, Иван Федорович, что в вашем поведении с самого начала джентльменством и не пахнет? Разве вы своим обманом, ложью не оскорбили элементарного чувства человеческого достоинства двух добрых людей, один из которых был вам другом, а другой — любимой женщиной? — не выдержал Вальтер.

Калинин едко усмехнулся.

— «Элементарного чувства человеческого достоинства», — передразнил он Вальтера. Уж поверьте, господин хороший: повсюду только и твердят, что о «человеческом достоинстве». А что, собственно, такое — человек, чтобы считаться с его «элементарным чувством»? Разве еще Декарт не усомнился в существовании всего, нас окружающего? И разве он не доказал, что реально только наше сознание, при всей призрачности его наполнения? Чем отличается их сознание того, что они меня обманули, от сознания того, что они меня видят? Ничем. А поскольку важно лишь осознаваемое и совершенно безразлично, насколько оно реально, то с моей стороны было бы не по-джентльменски и — более того — не по-человечески лишать счастливую парочку их иллюзии, только для того, чтобы внушить им нечто столь же, быть может, нереальное, как и то, во что они уверовали! Это погубило бы их счастье! Да и кто может доказать, что мы все, а заодно и наши слова, и действия — не порождение дьявольского мозга, который распростерся над вселенной, погруженный в свои омерзительные сны?! Мы же, уродцы из его фантазий, суетимся, давимся, думая, что космос был создан ради нас, и вопим о неприкосновенности какого-то «человеческого достоинства», а это просто исчадие нашего мозга, который, в свою очередь, есть лишь воплощение скверных снов дремлющего демона? И кто знает, почему нам этот демон не откроет нашей настоящей сути? Может быть, его мрачная натура ликует, когда мы блуждаем во тьме, и ничто его так не забавляет, как наша дурацкая напыщенность? А может быть и в нем есть эта пресловутая джентльменская жилка — та, что и мне велит оставить счастливую парочку в неведении, чтобы не нарушить их призрачного счастья, тем более что я не придаю значения тому, что эти влюбленные, а с ними все окружающие думают обо мне.

— Боже мой, да вы еще и философ?! — воскликнул Вальтер.

— Это единственное, что мешает мне пустить себе пулю в лоб. Ибо, уж поверьте, жить ради самой жизни просто не стоит. Особенно когда не знаешь, живешь ли ты на самом деле, либо ты — лишь смесь страстей, приготовленная демоном, гнусная фантазия которого сделала нас всех своими марионетками. Я следую дорогой, прочерченной его адской рукой, и поэтому моя жизнь проходит не самым худшим образом. Но когда наступит мой последний час, я встречу его не дрогнув…