Протей, или Византийский кризис - [9]

Воспользовавшись связями с наследником российского престола, архонт предложил Кремлю стать владетелем новообретенных территорий. Наследника удивить было тяжело — он сам родился в Киммерионе на острове Лисий Хвост, вообще имел все киммерийские гражданские права — вплоть до права быть архонтом. Бережливость, переходящая в скупость, была в нем от отца, поэтому интерес к новым территориям он проявил сразу. Если уж есть пустые территории, нечего им оставаться пустыми. Артамона взяли в оборот и заставили спать в пресловутой избе неделю за неделей, отслеживая чередование открытия входов в неведомый край. Дорогу сюда проводить запретили, только немного камней набросали, чтобы скакать по ним лошадь могла, а внедорожники справлялись и вне дорог. Природа словно обиделась на человека, превратившего прекрасную и плодоносную землю в болото чуть не хуже васюганского, и оставила вход в таинственные края именно здесь, в начисто вымершей деревушке Сестробратово близ исчезнувшей Морщевы. Но что делать, если другого входа «на ту сторону» не было никакого, что подтверждалось раз за разом.

В общей сложности на оборудование относительно постоянного доступа к этой лазейке ушло почти два года. Однако все получилось. Царь прикинул в уме, что и как, и решил сделать правителем безлюдного края не сына и наследника престола, но поставил губернатором и одновременно министром этих «новых территорий» человека доверенного, секретной национальности по имени Эльдар Гивиевич Готобед, раньше числившегося референтом по кавелизму. Однако тема в новом тысячелетии как-то перестала быть актуальной — с тех пор, как был неожиданно найден ответ на знаменитый вопрос «Кавель убил Кавеля или Кавель Кавеля?». Ну, а ключарем на вратах в неизвестный край по неимению в штате державы лишнего и свободного апостола Петра, понятно, пожизненно обречен был служить Артамон Шароградский. В итоге из офени был сотворен хоть и фальшивый, но бармен. В обычных условиях это было бы позором, но архонту виднее. А уж если царь приказал…

Пространство представало здесь чем-то вроде кармана, но не так, как в Киммерии Рифейской, вмещавшей большую реку и страну вокруг нее. Здесь было много лесов и мало рек, много зверей и ни следа человеческой деятельности. Главное — здесь можно было спрятаться. Здесь можно было жить. Только жить здесь пока что было негде.

Это стало бы проблемой для кого угодно. Известный хитрец Бенджамин Франклин внушил человечеству мысль, что «неизбежны только смерть и налоги». При неполной доказуемости первой части тезиса, вторая, более доказуемая часть была безусловна и куда как выгодна русскому царю, которому платить налогов не приходилось: их платили ему самому, они шли в казну, а на свои нужды он брал оттуда самый минимум. Только когда речь идет о строительстве погреба, схрона, называйте как угодно, хоть бомбоубежищем — экономить глупо, ибо выйдет себе дороже. Царь задумал для себя эдакую Слободу. И спросил у своего предиктора, у Горация: как «ваще» такая идея насчет такой вот, к примеру, Слободы? Предиктор со свойственным ему в последние годы мрачным юмором ляпнул: «Ну да… Кассандрова Слобода». Вот так и прилипло название.

Здесь начинался странный, во многом непривычный, неудобный мир. Грозы были редкими, молнии слабыми. Ружья тут стреляли, но на три аршина. Порох горел, но едва-едва. Куда надежней были лук и стрелы, копья, пращи, метательные ножи. Почти единственным относительно мощным оружием служил арбалет. Еще баллисты типа «требушет». Их тут держали на всякий случай, хотя, по счастью, в дело до сих пор не пускали. Павел думал: может, добавить на всякий случай осадные башни? А осаждать кого? Свою же Слободу? Тьфу ты, глупость какая.

Хуже всего было то, что мир выглядел как сущая лисья нора: один вход, один выход, и оба неудобные. Строишь дом — будто пентхаус на сто втором этаже без лифта да еще втайне от всех на свете. Но Павел строил не царские хоромы, а укрепленный город. Мыслью он руководствовался той же, что некогда монахи, воздвигшие монастырь в Печерах возле Пскова, иначе говоря, не наверху горы, а в распадке: не все ли равно, если пушки не стреляют, а каменные ядра из онагров стену не перелетят? Зато близко к воде, зато пещер и убежищ нароешь, если будет надо, сколько хочешь — а вот под тебя поди подкопайся.

Вторым правилом царя-историка было: «Никому, никогда, никуда!» При полном отсутствии у Кассандровой Слободы внешнего врага (за возможным исключением той или другой росомахи) Павел рассматривал ее как настоящее фронтовое поселение, где всякий должен быть готов скорее к обороне и охоте, чем к расширению производства сверх минимальных потребностей и переходу в атаку. Без электроники человечество жило много тысяч лет и обходилось, а вот мельница нужна, и кузница нужна; гравитация всегда обеспечит работу кузнечного меха, стало быть, нужен здесь кузнец, а не программист. Пращник, а не риэлтор. Здесь был нужен стеклодув, а не переворачиватель пингвинов. Двухметровое копье-соллиферрум, против которого бессильна росомаха, а не шокер. И если человек попадал сюда и был в силах держать в руках что-то тяжелее ложки — он считался воином. Нет врагов, но медведи есть, но есть росомахи, и трижды в лесах видели давно вымершего на земле мегатерия, ленивца вдвое больше слона. Появлялся и какой-то зверь вроде исполинского енота, но у него пока не было названия.