Протестантам о православии - [125]

Замечательно полное методологическое соответствие этого протестантского тезиса одному из основных постулатов собственно православного фундаментализма: эпоха Вселенских Соборов и догматического, богословского и канонического творчества Церкви остались позади, завершившись Седьмым Вселенским Собором. Если восьмой собор и будет — то это будет собор антихриста[505]… Вот и в протестантизме также предполагается, что в какой–то исторический момент Церковь вдруг потеряла дар различения духов и дар формулирования истины и «смирилась» перед однажды и окончательно кодифицированной ею истиной. И только естественно, что любая попытка замкнуть живое Предание в прошлом (апостольском или святоотеческом) оборачивается историческим нигилизмом и нарочитой апокалиптикой. Самые «буквалистские» протестантские секты охотнее всего предсказывают скорый Конец. Оторвавшись от Предания, они не чувствуют истории и желают выбежать за нее. По их мнению, история принесла христианству лишь языческие искажения, лишь метания между римским папоцезаризмом и византийским цезарепапизмом. А значит так естественно желать конца этого «диаволова водевиля»…

Кульман говорит: «Определить канон — это значит сказать: мы отныне отказываемся рассматривать как норму другие предания, не зафиксированные письменно апостолами»[506]. Однако мы не видим ничего подобного в церковной литературе эпохи «фиксации канона». Мы, напротив, видели, что св. Василий знает и иные, литургические апостольские предания, отнюдь не зафиксированные в Новозаветном кодексе. Кульман постулирует идентичность Апостольского Предания и Апостольских Писаний. Он отождествляет высшее нормативное изложение веры с единственным ее изложением. О том, что существовали и иные нормы веры, нам часто напоминает св. Василий Великий: будем веровать так, как мы крещены; правило молитвы да будет правилом веры. Наша молитва обращена к Троице — Отцу, Сыну и Святому Духу — так и признаем как апостольскую веру Их единосущность и равнобожественность.

Хорошо, Церковь установила Писание как правило веры для себя. Но разве означает это, что после этого Церковь необходимо должна потерять свой голос? Разве издание учебника русской грамматики налагает вето на появление стихов Пушкина или романов Достоевского? Нельзя противоречить канону. Но нельзя противоречить и правилам русского языка. Делает ли установление правил речи излишним последующее развитие литературы? Разве признание посланий Павла Богодухновенными заставляет пренебрежительно отнестись к «Исповеди» Августина?

Верно, вера, изложенная в Писании, нормативна. Канон Нового Завета закрыт.

Во–первых, потому, что это не рассказ о вневременном бытии Бога, а рассказ об историческом событии. О Боге, о Его воле и Промысле мы можем узнать и из иных источников, из новых проявлений. Но о том, что было в Палестине, мы не сможем узнать ничего большего.

Во–вторых, Писание занимает совершенно уникальное положение в Церкви для того, чтобы не дать подменить замысел Бога человеческими преданиями, которые действительно могут быть вполне богоборческими в случаях, когда люди, которые выпали из Предания, все равно считают себя христианами.

В–третьих, уникальность авторитета Писания подчеркивает трансцендентность Бога: Его откровение не может быть до конца утилизировано верующими, и даже Церковь не может изменить веру апостолов в зависимости от того, что кажется полезным в сию минуту. Церковь должна служить Евангелию, а не иначе. Каким счастьем для нас было то, что наши богословы не были свободны отпослушания авторитету Евангелия, и потому в советскую эпоху, несмотря на все пожелания советской власти, не могли провозгласить полное тождество диамата и христианства! Евангелие так и не было переписано в свете руководящих указаний «самого передового учения». В этом и был смысл послания Соловецких епископов 1928 года: мы лояльны Соввласти в области политики, но мы не властны переменить Евангелие и не можем закрывать глаза на то, что религиозные вопросы мы решаем совершенно иначе, чем это рекомендует делать государственная власть. В буддизме нет общеизвестных и общеобязательных священных книг, и потому под руками Рерихов он спокойно превратился в материализм и в экспортно–азиатский вариант ленинизма[507].

Но Церковь, некогда защитившая свое Писание, затем сама охраняется Писанием, как и всей своей Традицией.

Впрочем, упоминание о Рерихах позволяет понять и еще важнейшее дело исторической послеапостольской Церкви. Как и в случае с историей канона — это дело, плоды которого протестанты используют, но используют анонимно, как что–то самоочевидное, не имеющее отношение к духовному подвигу вполне определенных людей. Как и в случае с историей канона, и здесь протестанты не исполняют завет ап. Павла: «Поминайте наставников ваших» (Евр. 13, 7).

Дело в том, что мало бьшо опознать апостольские книги. Им нужно бьшо еще дать апостольское толкование. Гностики ведь тоже принимали многие книги канона. Но при этом давали им такие произвольные толкования, что получалось нечто вполне противоположное христианству Кафолической Церкви. Так и сегодня книжный рынок наводнен «новыми прочтениями» Библии: от Сведенберга и Беме до Блаватской, Штейнера и их эпигонов. Нетрудно заметить, что надмножество людей эти якобы ученые толкования действуют как взгляд удава на кролика: жонглирование цитатами, аллегорическое толкование, параллели с языческими системами, подчеркнутая «духовность» и «терпимость»…