Просветитель - [21]

— Хозяинъ отдастъ. Съ него проси. Я тебя не обязанъ награждать, если ты не понимаешь цѣнности предметовъ. А если хочешь долгъ именно съ меня получить, то вотъ бери за двадцать четыре рубля. Рубль скидываю.

Лавочникъ отрицательно покачалъ головой и произнесъ:

— У меня, чай, во лбу глаза, да и деньги мои наживныя, а не ворованныя.

Около часу ночи Холмогоровъ, пріютившись въ углу на креслѣ, заснулъ и сталъ храпѣть.

Играли и женщины въ мушку по копѣйкѣ. За столомъ сидѣли попадья, старостиха, лавочница и дьячокъ Кузьма. Къ нимъ нѣсколько разъ подсаживался Самоплясовъ, но игру онъ не любилъ и, проигравъ нѣсколько мелочи, тотчасъ-же выскакивалъ изъ-за стола. Да и женщины вскорѣ прикончили игру, набивъ оскомину кислымъ мармеладомъ, который ѣли въ ужасающемъ количествѣ, и разошлись по домамъ, оставивъ мужей въ гостяхъ.

Проводивъ женщинъ, которыя играли въ карты въ комнатѣ, гдѣ стояла кровать Холмогорова, Самоплясовъ разбудилъ Холмогорова и сказалъ ему:

— Иди и ложись набѣло спать. Комната твоя свободна.

Холмогоровъ выпрямился и потягивался. Увидавъ все еще игравшихъ въ карты гостей, онъ протянулъ Самоплясову свои часы и произнесъ:

— Капитонъ! Ты вѣдь мой ученикъ, а я твой учитель. Во имя нашей старой дружбы возьми эти часы за двадцать пять. рублей и дай мнѣ возможность отыграться.

— Ну тебя въ болото! Твои часы вѣдь оцѣнили въ четыре рубля, а я за двадцать пять бери, отвѣчалъ Самоплясовъ.

— Ну, за пятнадцать… Дай мнѣ отыграться.

— Завтра, завтра. Завтра эти деньги тебѣ на проѣздъ въ Петербургъ пригодятся. Да и какой тутъ отыгрышъ! Ты всего и проигралъ-то три или четыре рубля. Только у тебя и денегъ было.

— Ну, дай мнѣ, Капитоша, только душу потѣшить игрой. Душа игры проситъ. Капитоша!

Но Самоплясовъ былъ непреклоненъ.

— Ахъ, меценаты! Ахъ, покровители! Ахъ, подлецы! — скрежеталъ зубами Холмогоровъ, снявъ сюртукъ и укладываясь на свою постель въ жилетѣ, брюкахъ и сапогахъ.

Вскорѣ и Самоплясовъ свалился на свою постель, уткнувшись головой въ подушку и не раздѣваясь. Въ просонкахъ онъ слышалъ возгласы играющихъ. Кто-то кликалъ его по имени и требовалъ вина, но онъ не вставалъ, а укладывался на постели поудобнѣе.

На другой день утромъ, когда Самоплясовъ открылъ глаза, онъ увидалъ, что около его кровати на разостланномъ тулупѣ спалъ лѣсничій Кнутъ, уткнувшись въ подушку и покрытый триповой скатертью со стола.

Часы показывали одиннадцать. Открылъ глаза и лѣсничій.

— Проигрался, братъ, я въ пухъ… — пробормоталъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Умыли? Кто-же выигралъ-то? Неужто лавочникъ Молочаевъ? — спросилъ Самоплясовъ.

— Духовенство. Лавочникъ только отыгрался, но ничего не выигралъ. Отецъ Іовъ всѣхъ обыгралъ. Прасолъ взялъ только малую толику. Писарю Взорову до тла полушубокъ вычистили.

— Когда-же гости ушли? — задалъ вопросъ Самоплясовъ.

— Да ужъ къ заутрени звонить начали, такъ уходить стали. Старшина шапку потерялъ и въ твоей домой ушелъ, — разсказывалъ лѣсничій и сталъ подниматься съ своей подстилки.

XVII

Холмогоровъ валялся на постели до второго часа дня. Утренній чай и кофе Самоплясовъ пилъ только въ сообществѣ лѣсничаго Кнута. Они говорили объ охотѣ, объ облавѣ, объ устройствѣ посидѣлокъ для деревенскихъ дѣвушекъ и парней. Самоплясовъ жаловался на Холмогорова.

— Вѣдь вотъ привезъ адьютанта съ собой для всѣхъ этихъ хлопотъ, думалъ, что онъ и въ пяло и въ мяло, какъ говорится, обо всемъ схлопочетъ, а онъ вмѣсто адьютанта-то генерала началъ изъ себя разыгрывать. А вѣдь бахвалился въ Петербургѣ: «я, я, я… я тебѣ все оборудую, возьми только меня съ собой»… Ну, будь ты бариномъ, разыгрывай изъ себя важность, я это даже люблю, когда онъ форсъ на себя напускаетъ при простыхъ гостяхъ, шику больше, но вѣдь онъ не хочетъ палецъ-о-палецъ ударить для хозяина. Вѣдь вотъ мы вставши и пьемъ чай по хорошему, а онъ дрыхнетъ. А повезъ я его сюда, чтобы онъ при мнѣ состоялъ. Мало онъ мнѣ нешто стоитъ? Онъ у меня ужъ однихъ дорогихъ сигаръ рублей на двадцать выкурилъ. Называешь его адьютантомъ — обижается. «Я, говоритъ, тебѣ для компаніи поѣхалъ». А гдѣ она эта самая компанія-то? Вѣдь вотъ вы, Иванъ Галактіонычъ, видите.

Лѣсничій слушалъ жалобы Самоплясова и улыбался.

— И гдѣ это ты, Капитоша, такой прыти набрался! — проговорилъ онъ. — смотрю я на тебя и дивлюсь.

— Какой прыти, Иванъ Галактіонычъ?

— Да вотъ разсуждаешь-то какъ… Какъ будто какой-то владѣтельный герцогъ разсуждаешь. Развѣ ты такой былъ семь-восемь мѣсяцевъ назадъ, когда въ послѣдній разъ пріѣзжалъ сюда? Былъ простой паренекъ Капитоша — вотъ и все…

— Полировка, Иванъ Галактіонычъ… Вѣдь я въ Петербургѣ, послѣ смерти папеньки, и по клубамъ, и по театрамъ, и по ресторанамъ… У меня въ Петербургѣ полированные молодые купцы есть… Даже студенты со мной компанію водили… офицеры… Полковникъ одинъ путался.

— Брось, ты все это, Капитоша. На что тебѣ все это? Адьютанты какіе-то… Зачѣмъ?.. Оставайся ты прежнимъ Капитошей, какимъ былъ… — совѣтовалъ Самоплясову лѣсничій.

— Отполироваться хочется на современный манеръ, Иванъ Галактіонычъ, — стоялъ на своемъ Самоплясовъ.

— Да какая это полировка! Ты исковеркался среди своихъ прихлебателей. Вѣдь это все твои прихлебатели, о которыхъ ты разсказываешь.