Простофиля Вильсон - [11]

Глава V Близнецы производят сенсацию в городе

Воспитание — это все. Персик в прошлом был горьким миндалем; цветная капуста — не что иное, как обыкновенная капуста с высшим образованием.

Календарь Простофили Вильсона

Замечание доктора Болдуина относительно выскочек: «Мы не желаем есть поганки, которые мнят себя трюфелями».

Календарь Простофили Вильсона

В течение двух лет миссис Йорк Дрисколл наслаждалась ниспосланным ей свыше даром в виде племянника Тома, и хотя чувство ее нет-нет да и бывало омрачено, тем не менее она наслаждалась. Но вот она умерла, и овдовевший супруг и его бездетная сестра миссис Прэтт продолжали наслаждаться им в той же степени. Мальчишку нежили и баловали, позволяя ему делать все, что он хотел, — если не все, то почти все. Так продолжалось, пока ему не исполнилось девятнадцать лет, и тогда его послали учиться в Йельский университет. Для пребывания в университете Том был снабжен великолепным гардеробом, но, помимо этого, решительно ничем там не блистал. Пробыв в Йеле два года, он перестал штурмовать науки и вернулся домой. Впрочем, он значительно отшлифовал свои манеры: исчезли грубость и резкость, он стал довольно вежлив и даже изыскан в обращении, в речи его появилась тонкая, а иногда и довольно явственная ирония, с помощью которой он легонько покалывал собеседника, но с таким добродушным и рассеянным видом, что это уберегало его от неприятностей. Ленив он был по-прежнему и не проявлял заметного рвения заняться каким-либо делом. Посему знакомые сделали вывод, что он предпочитает сидеть на шее дядюшки в ожидании того дня, когда сам станет хозяином. В Йеле Том пристрастился к вину и картам, и свою первую страсть он проявлял открыто, а вторую скрывал, зная, что дядюшка этого терпеть не может.

У местной молодежи университетский лоск Тома не вызывал восторга. Было бы еще полбеды, если бы дело ограничивалось одними манерами, но Том носил перчатки, — а уж с таким-то оскорблением никто мириться не желал и действительно не мирился, в результате чего Том оставался по большей части в одиночестве. Среди привезенных им костюмов был один, какие носили в больших городах восточных штатов, он был столь изысканного фасона и покроя, что вызвал общий гнев: все сочли это оскорблением нравственности. Но юному Дрисколлу, наоборот, нравилось дразнить людей: весь первый день он разгуливал в таком виде по городу и был счастлив. В тот же вечер местные молодые люди засадили за работу портного, и когда на следующее утро Том снова вышел из дому, он заметил, что следом за ним ковыляет наряженный в карикатурный костюм из ярчайшего ситца старый хромой негр-звонарь и старается изо всех сил подражать его изысканным городским манерам.

После этого Том покорился и стал одеваться, как все местные жители. Но ему, уже отведавшему веселой жизни, было неинтересно в скучном заштатном городишке, и с каждым днем это все больше его тяготило. Чтобы встряхнуться, он начал ездить на несколько дней в Сент-Луис. Там он находил компанию и развлечения себе по вкусу и, разумеется, кое в чем больше свободы, чем предоставлялось ему дома. В течение двух последующих лет эти поездки в Сент-Луис участились и срок его пребывания там с каждым разом становился длиннее.

Мало-помалу он начал запутываться, ибо занимался темными делами, которые не могли не кончиться плохо. Так оно и случилось.

Судья Дрисколл в 1850 году вышел в отставку и вот уже три года жил на покое, удалившись от дел. Он был председателем Общества свободомыслящих, причем единственным, кроме него, членом этого общества состоял Простофиля Вильсон. Ныне все интересы престарелого судьи свелись к еженедельным дебатам в обществе. Вильсон все еще тщетно пытался взять приступом одну из нижних ступенек общественной лестницы, ибо до сих пор ему не могли простить сорвавшейся у него с языка двадцать три года тому назад злосчастной фразы насчет собаки.

Судья Дрисколл дружил с ним и заявлял, что Вильсон обладает незаурядным умом, но на это смотрели как на одно из чудачеств судьи, и общество оставалось при прежнем мнении. Вернее, это была лишь одна из причин, мешавшая перемене общественного мнения, а существовала и другая, более важная. Если бы судья ограничился одним только высказыванием, это, возможно, подействовало бы, но он совершил ошибку, пытаясь подкрепить его фактами. Дело в том, что уже ряд лет Вильсон в тиши своего кабинета вел ради собственного удовольствия оригинальный календарь, слегка приперченный философскими размышлениями на каждый день, — как правило, в иронической форме. Находя шутки и афоризмы Вильсона забавными и остроумными, судья однажды взял с собой на целый день пачку листков из его календаря и прочитал некоторые записи кое-каким почтенным гражданам Пристани Доусона. Но эти люди не понимали иронии: их мозг не был на нее рассчитан. Они выслушали тонкие шутки с каменными лицами и пришли к непоколебимому убеждению, что если кто-нибудь и сомневался насчет того, заслуженно ли присвоена Дэву Вильсону кличка «Простофиля» (хотя они-то никогда не сомневались!), то отныне двух мнений быть не может. Так уж заведено в нашем мире: враг может довести человека почти до гибели, но, чтобы доконать его окончательно и бесповоротно, требуется добрый неосторожный друг. После этого случая судья стал еще нежнее относиться к Вильсону, уверовав пуще прежнего в достоинства его календаря.