Ты подкрался ко мне — и, робея,
Заглянул откровенно — в глаза…
В зеркалах отразилась камея…
И скатилась на мрамор слеза…
Этот день, этот сказочный день.
Этот день закружил нас метелью.
Не звенела, как прежде капель.
Нам зима тихой пела свирелью.
И гремел полнозвучный орган,
И ввергал меня в бездну — пучину.
И летела я в бездну одна,
За единственного мужчину.
Вот и всё. Утонула звезда —
В небе ясном безоблачном чистом.
И хотя бы осталась хоть искра.
Но сквозь пальцы стекала вода.
А помнишь день — и это не впервой,
Когда в небесной сини прозвучало:
То самое, то вечное — «Я твой».
Но это было самое начало.
Текла вода сквозь пальцы, как песок.
Пространству ветра даровали крылья.
И ты, устав, по ветру, от бессилья,
Тащился по земле наискосок.
А помнишь: звон? Он раздавался там,
Откуда эти краски, крылья, перья.
И лук тугой ломался от доверья,
Внимая неподвластным голосам.
Он закреплялся в памяти, он рос,
Он устремлялся в синеву внезапно.
Ты вдруг подумал: «Что же будет завтра?»
Единственный не пройденный вопрос.
Но дождь прошел. И воздух пахнет летом,
И затихает грома бас вдали.
И вдруг тебе покажется все это —
Не странностью, а данностью земли.
Оглянешься, а жизни нет куска,
Он прожит как сомнамбулой спросонья.
И схватит горло прелая тоска,
И пустота как ворон клювом тронет.
Вот ты один, как будто в забытьи,
Кругом, серее серых, только стены.
Гадать легко, возникнув в новом дне —
Перешагнуть лиловые ступени.
Тихо, задумчиво ёлочки дремлют,
Падает с неба снежок,
Ласково, бережно сыплет на землю
Зимушка пуха мешок.
Ветер всё гонит поземку куда-то,
Скрипнет морозный сучок.
Ежик уснул, спят в тепле медвежата,
Мамки, тревожа бочок.
Лес засыпает с небес белым хмелем,
Лес засыпает в метель.
И сторожат его старые ели,
Лапой укутав детей.
Оборву нитку прошлого бережно —
И заброшу её в тихий пруд.
И уйду зеленеющим бережком,
Чтоб тебя и себя обмануть.
Я расправлю помятые крылышки,
Выше самого солнца взлечу.
Любо — нелюбо. Если и было что —
Вспоминать о былом не хочу.
Только солнце, нещадно палящее,
Не жалеет наивных пичуг.
И сгорю я звездой восходящею —
Лишь по воле минутных причуд.
Опущусь с неба крохотным пёрышком,
На ладони твоей помещусь.
Не поймёшь: отчего оно дорого,
Но пленит тебя давняя грусть.
Больше мы не расстанемся — бережно
Сохранишь ты остаток любви.
И осенним желтеющим бережком
Ты придешь к заозёрной мели…
Мне голос был. Тишайшим послесловьем,
Прообразом стиха и пост-стихом.
Он звуком лиры бился в изголовье,
И розы облетая лепестком,
Ложился на пол. Вдруг нога босая
Ступать боялась на исчадье зла,
И линия дождя, всегда косая
Спрямилась и солгали зеркала.
А голос звал легко, но безутешно,
А голос звал, он долго звал, охрип,
Но что-то в тон ему забилось нежно
Теперь, когда потушен этот крик.
А голос звал. Своим тишайшим словом,
То громко звал. То снова шепотком.
И я к нему бежать была готова
По стеклам и по снегу босиком…
Затихло, занеможилось, стемнело.
И я, казалось, тоже — онемела.
Нет слова безнадежней «никогда».
Страшнее нет ни слова во вселенной.
И суть его останется нетленной,
Как синяя холодная звезда.
И слово между нами пролегло,
Как будто боль рожденная однажды,
Как стон неумолимой терпкой жажды,
Как синее холодное стекло.
Я слышу тебя: через годы и будни.
Я слышу тебя: через толпы и стены.
Я слышу тебя: как кусочек вселенной.
Как слышат, к погоде, боль старые люди.
Как корку, ломает меня, вновь дилемма.
Как кости заломит болячка, вдруг наспех.
Горячею болью, печалью нетленной,
Разлукой щемящей воздвигнется насыпь.
Прорубит лёд память. И в воду забвенья
Скачусь я, бесправно, — на вечную муку.
Останется после звук стихотворенья,
Да ухо вселенной, что преданно звуку.
Задумчивый ветер седыми крылами
Коснулся деревьев осенней порой.
Прилёг на замшелый стареющий камень,
Поднялся и скрылся за синей горой.
А ветви деревьев, слезинки роняя,
Махали листами на ветках пустых.
И камень, о чём-то былом вспоминая,
Вздохнул, шевельнулся и снова затих.
Синий сумрак бредёт по аллеям,
В голых ветках запутался снег.
И, нисколько себя не жалея,
В ночь уходит один человек.
Не догонит его, не окликнет,
И не бросится птицей вослед;
Головою к плечу не приникнет
Та, что в жизни: и темень, и свет,
И спасенье, и стон, и звезда,
И печаль, и проклятья печать.
А дорога ведёт в никуда,
Та, которую просто начать.
Осторожно, тайно ты мне снишься,
Чтоб тебя из снов не прогнала.
Ну конечно — лучше же синица,
Чем зовущий оклик журавля.
Только мне милее тот журавлик,
Что зовет, зовет за облака.
Я его стихом негромким славлю,
Хоть еще не видела пока.
Понапрасну душу ты тревожишь,
Проклиная встречу день за днем.
Если приземлить меня не сможешь —
Стань небесным белым журавлём.
Не торопись ко мне — пока
Ты не поймешь, что я — дороже.
Пускай пройдут года — века:
Ты без меня уже не сможешь.
Не торопись — пока в ночи
Чужое имя может сниться.
И одиночеством свечи
Не торопись ты поступиться.
И, только, если в летний зной
Тепло припомнится ладони,
Тогда беги, спеши за мной.
И наводи порядок в доме…
Я ушла, босая, из дома.
Я брела по улице снежной,
Не встречая лиц незнакомых,
Не встречая взглядов мятежных.
А метель за мною кружила,
А метель смеялась и пела,
