Прости за любовь - [25]

Лена не умерла. Ее положили в психоневрологическое отделение железнодорожной больницы. Лена провела там три недели, ее лечили массажем, гипнозом, какими-то пилюлями, горькими настойками, прогулками и сном два раза в день. Но не только все это способствовало выздоровлению пациентов.

Психоневрологическое отделение – слева от лифта женская половина, справа мужская – было известно не только хорошим персоналом. Персонал был мирный, услужливый, чуткий, глазастый и с цепкими, как клещи, руками. А заведующий отделением просто душка – прощаясь, он советовал ранимым дамочкам для закрепления лечения покувыркаться в постели не менее трех суток, то есть две ночи сразу после выписки, иначе все пойдет насмарку! Тот же совет он давал мужчинам.

На глазах у пациентов и персонала больницы разыгрывались целые драмы. Нет, здесь лежали не убийцы или выжившие жертвы – здесь возвращались к жизни легкоранимые существа, в основном жертвы любви.

Измену мужа-скрипача залечивала балерина на пенсии, а было ей всего-то тридцать четыре года: она пришла домой пораньше и застала мужа с единственной подругой, с которой дружила с первого класса, тоже балериной и тоже на пенсии. Уход мужа-профессора переживала и со всеми подряд обсуждала аспирантка, владелица автомобиля «Жигули»: она спала с еще одним профессором – думала, так для диссертации надежнее, но муж, увы, узнал, и диссертации конец… Она разрезала стеклом руку – разбила стекло в кухонной двери, думала, это остановит мужа. Однако, вопреки ожиданиям, мужа это так сильно испугало, что он вообще забыл о взбалмошной супруге, и в больницу наведывалась только ее мама.

Прямо с работы сюда привезли огненно-рыжую дамочку под пятьдесят, главного инженера проектного института, того, что метро проектирует, на Благовещенском рынке: она увидела чей-то проект, и с ней случилась истерика. Был здесь и мужичок из Киева, из министерства здравоохранения, который скрывался от жены и от любовницы. Говорят, любовница была не одна. Надо сказать, что некоторые пациенты действительно имели суицидальные наклонности и страдали депрессиями, потому все окна в отделении, расположенном на третьем этаже, были зарешечены. У некоторых пациентов был личный пост, то есть за ними велось круглосуточное наблюдение, но даже они по ночам ускользали из-под бдительного ока персонала и оказывались в чужих палатах. То ли не могли дождаться прощального слова заведующего, то ли депрессия была так тяжела, но их частенько находили на пятом этаже, в наркологическом отделении, где лечили от алкоголизма, потому что наркоманов в СССР не было – официально.

При Лене на пятом этаже поймали аспирантку с «Жигулями», голую и пьяную в дым, а у нее был личный пост! Потом там же поймали балерину, у которой поста не было. На три дня в отделении воцарился покой. И вдруг среди ночи больница и окрестности огласились сладострастным мужским воплем. В психоневрологическом, на мужской половине, поднялся шум, гам, крики, больные выскочили из палат, шаркая тапками и на ходу завязывая пояса халатов. Вопли, переходившие в затихающие стоны, доносились из палаты работника министерства. Дежурная сестра явилась быстро и своим ключом отперла дверь палаты люкс. Она нашла там аспирантку, балерину, огненно-рыжую главного инженера и сомлевшего от ласк киевлянина, привязанного поясами халатов к решетке открытого настежь окна. Не только у этой компании, но и у большинства пациентов депрессию как рукой сняло, а отделение надолго погрузилось в обсуждение поразившего воображение события.

Утром Лена позвонила домой и попросила забрать ее. Шрам на запястье правой руки чуть розовел, и она прикрывала его широким золотым браслетом. Психиатр спрашивал, почему она взяла скальпель в левую руку, она же правша. Она ответила, что в ту минуту не понимала, что делает. Однако чего греха таить? Она прекрасно понимала, что делает: на левой руке она носит часы на тонком браслетике, которые Дима подарил на свадьбу.

Она одаривала возлюбленного еще большей любовью, еще большим вниманием и в марте следующего года объявила о второй беременности.

Дима понял, что обязан остаться. Навсегда. А тут Прокопчуки преподнесли подарок – вручили ключи от трехкомнатной квартиры в начале Московского проспекта, в доме, где жила Тайка. Квартира была пустой, на паркете белесые следы от мебельных ножек, двери грязные, окна не мыли лет пять, обоям не менее двадцати лет. Стены в коридоре, кухне и службах окрашены, как в коммуналках. Пахло старьем, в туалет вообще нельзя было зайти, там стояла тошнотворная сладковатая вонь. У последней хозяйки наследников не было, вот друг-прокурор и подсобил тестю – прокурор был ему чем-то обязан. И с мебелью проблем не было – директор мебельного магазина тоже был обязан. Что еще надо? Живите-поживайте, детей наживайте. Ремонт отвлек Диму от печальных мыслей, все вроде начало налаживаться, потекла размеренная семейная жизнь с ее обязанностями и заботами – словом, как у всех. Но ненадолго – на двадцать четвертой неделе плод замер, у него остановилось сердце.

На этот раз Лена пришла в себя не так быстро, как в первый. Она испугалась не на шутку – пролежав в роддоме пять дней, она уехала в санаторий в Ялту. Дима приехал в конце ее отдыха на неделю, больше никак не получалось: ремонт, работа, да и мысли о Насте снова вернулись, подтачивая силы и портя настроение. Настолько, что он хотел быть один – одному ему даже дышалось легче.