Прости, и я прощу - [11]

Реальность оказалась куда более прозаичной и даже жестокой, чем мечты. Начать с того, что все жалюзи были открыты, а потому не только Катерина не смогла позволить себе ничего лишнего, но и хозяин кабинета вынужден был тщательно следить за выражением своего лица. Больше того — открытыми оказались не только жалюзи: даже стеклянная дверь была распахнута настежь, а потому пришлось следить и за словами. Катя хотела бы сказать Юре очень многое, объяснить главное — что она ничего не забыла, что любит по прежнему, что счастлива видеть его, пусть даже в роли начальника, пусть даже женатого — лишь бы он был рядом, только бы видеть его, такого родного, такого желанного. Вместо этого ей пришлось выслушать ледяное начальническое внушение о недопустимости опозданий:

— Не хочу никого пугать своим крутым нравом, а потому для начала обойдусь строгим внушением и штрафом. Разбаловал вас Шолик. Но у меня вы будете работать, как положено. Если кому-то не нравится, — он намеренно повысил голос, для пущей важности обведя взглядом притихших за своими столами сотрудников, и продолжил: — Могут увольняться сразу.

И резко утратив интерес к проштрафившейся подчиненной, стал клацать кнопкой мыши, не отводя заинтересованного взгляда от монитора.

— Мне писать заявление? — после короткой паузы спросила Катерина.

Тот оторвался от занятия, взглянул на нее пренебрежительно-удивленно:

— А я просил вас об этом? Не стоит думать, что я страдаю излишней скромностью. Если я кого-то увольняю, то делаю это довольно громко. Впрочем, держать кого бы то ни было силой я не намерен — вы всегда можете уволиться по собственному желанию. А я вас пока что наказал всего лишь штрафом в виде лишения премии. Если вы считаете наказание несправедливым — увольняйтесь. Или подайте жалобу в арбитражный суд по решению трудовых споров. Еще вопросы есть?

Какие вопросы, все предельно ясно. У Катерины уже не было ни малейшего желания бросаться в чьи бы то ни было объятия, а тем паче признаваться в любви. Если и владело ею в эту минуту какое-то желание, так разве что наговорить визави кучу гадостей, но уж никак не любезничать с нахалом. Или нет, нахалом Сидорова, пожалуй, называть было бы неправильно. И даже хамом, как бы ей этого ни хотелось, тоже. Как ни крути, а, будучи ее начальником, он имел вполне заслуженное право не только говорить с нею в подобном тоне, но и, как ни обидно, лишать ее премии. И так некстати — Кате ведь срочно нужно было купить новый чайник. А еще так неприятно было ловить на себе участливые взгляды коллег…

Катерина присела за свой стол и едва не расплакалась от обиды. Будь на месте Сидорова Шолик, она бы и не подумала плакать. И вовсе не потому, что прежний начальник был куда лояльнее нынешнего. Случалось ей получать выговоры и от Шолика. Владимир Васильевич был строг, но справедлив. Ругаться ругался, но ни разу за все время не лишил Катю премии за опоздание, а опаздывала она, чего там, частенько. Сидоров же…

Обиднее всего было то, что на орехи Катерине досталось явно не за то, что она в очередной раз опоздала, а за их общее прошлое. Окажись на ее месте любой другой сотрудник, его опоздание не вызвало бы такой бури. Интересно, за что Сидоров ей мстил? За то, что она отказалась от его фамилии? Или за то, что променяла его на Ковальского? Но неужели он не понял, что Ковальский должен был стать лишь поводом для их с Юрой примирения, и уж никак не Катина вина, что это примирение не состоялось. Она точно так же могла предъявить Сидорову претензии за этот дурацкий брак, за который она заплатила так дорого.

В пику Сидорову хотелось написать заявление на увольнение. Мол, ах, ты так? тогда я… И даже взяла чистый лист бумаги, заполнила шапку: "Директору фирмы Сидорову Ю.В. от менеджера продаж Панелопиной Е.З., Заявление. Прошу…" На этом ее порыв иссяк. Ну, напишет она заявление, и что? Он же ясно выразился — держать силой не намерен, значит, подмахнет заявление без проблем. Ему-то что, у него таких менеджеров, как Катя, останется еще вагон и маленькая тележка. И даже не таких, а куда более старательных и дисциплинированных. А Катерине куда деваться? Если для нее лишение премии — уже существенная потеря в деньгах, что уж говорить об утрате зарплаты, да еще и, возможно, не за один месяц. Кто знает, сможет ли она быстро устроиться на другую работу? А вдруг там ей не смогут предложить такие же условия, как здесь? Ей даже этих денег хватало с натяжкой — это ведь не фунт изюму, квартиру снимать нынче ой как дорого. Придется возвращаться к родителям…

Впрочем, все материальные потери так или иначе были восполнимы. В случае чего родители не дадут пропасть. Напоят-накормят, подкинут деньжат, не говоря уж о том, чтобы уложить родную дочь в мягкую постель. И работу вполне можно было бы попытаться найти — в конце концов, в нынешнее время менеджеры продаж требуются кругом и всюду, разница лишь в товаре да предлагаемых условиях. Даже если бы и потеряла в зарплате, то не настолько много, чтобы только ради этого оставаться здесь, под крылышком глубоко ненавидимого в данную минуту начальника. Но ведь в том-то и дело, что ненавидимый начальник по совместительству был еще и самым любимым человеком на свете, которого Катерина до вчерашнего дня не чаяла встретить еще хотя бы разок. И собственноручно похоронить возможность видеться с любимым ежедневно, пусть хотя бы так, под пристальными взглядами сослуживцев, было, на ее взгляд, последней глупостью. Правда, Сидоров, кажется, счастливо женат, и она, наверное, не имела морального права даже грезить о чем-нибудь этаком. Но в том-то и дело, что надежда умирает последней, что не прислушивается она к разрешениям, о ком мечтать можно, а о ком — ни-ни. Она сама себе выбирает объект желаний, ей не указ ни наличие штампа в паспорте, ни красота законной супруги, ни должность в штатном расписании. Ей, надежде, все равно, кто начальник, кто подчиненный. Она знай себе живет на свете, невзирая ни на какие препятствия.