Просо судьбы - [5]

Не тратя драгоценного времени, чуть отклонившись в сторону, словно косой — помогая руке набрать необходимую инерцию, молясь, чтобы попасть в стык кожаных пластин, прикрывающих спину и грудь стражника, Прейр нанёс удар.

Но, видимо, Единый либо смотрел в иную сторону, либо он вообще был глух к подобным просьбам, лезвие, вроде как попав куда надо и — судя по визгу — зацепив тело, неожиданно скользнуло в сторону, так и не доведя дело до конца. Стражник, почувствовав, что враг совсем рядом, сзади, попытался боднуть головой, но так как капитан, так и не разогнувшись, вновь заносил руку вдоль брусчатки в повторном отчаянном ударе, то следствием этого движения стало падение того на спину и отлетевшая в сторону дага — гвардеец едва успел вытащить из-под тяжёлого тела отбитую руку. И тут же навалился на грудь, вдавливая локоть в шею.

Сильнейший удар в скулу потряс голову, но РоГичи не ослабил хватку. Левая пятерня стражника упёрлась в подбородок капитана, пытаясь отжать его, а вот правая судорожно запорхала у пояса. Мгновенно сообразив, до чего хочет добраться противник, РоГичи дотянулся указательным пальцем правой руки до безумно таращившегося глаза и воткнул его в ненавистное око. Тело под ним забилось, но Прейр лишь пошире расставил ноги, наклонил голову, подставляя под затихающие удары макушку и убирая шею, теперь сам попытался нащупать заветный предмет на поясе, рукоять которого всё это время давила в районе живота.

Лезвие мелькнуло, но было остановлено буквально в пяди от налитого кровью глаза.

И вновь мгновенье замерло в шатком равновесии. Клинок — как тонкий мостик между жизнью и смертью, кровожадно подрагивая, то приближался, то отдалялся от бьющейся в ужасе плоти. РоГичи, плюнув на всё остальное, навалился на рукоять, рывками пытаясь приблизить конец, а широкие ладони, покрытые редким чёрным волосом, вцепившиеся в кисть, противостояли ему.

Изо рта стражника сквозь невнятное рычание — поскуливание — ругательства, будто морсой прибой, вылетала на бороду пена. РоГичи же в каком-то безумии принялся словно бы уговаривать своего врага: «Ну, что ты, что ты, смирись… это будет не больно… всё закончится, обещаю… ты наконец-то встретишься с Единым, справедливым и милосердным…»

Рывок — и лезвие провалилось на несколько сантиметров вниз — капитан почувствовал, что силы, удерживающие врага на этом свете, уже отвернулись от стражника. Из широко распахнутого глаза скользнула предательская слеза, превратившаяся в яркий ручеёк, когда кончик ножа коснулся роговицы, стремительно окрашивающийся в алое всё более насыщенного тона с каждым милиметром стали, неспешно опускающейся вниз.

Капитан почувствовал, как тело под ним дрогнуло и замерло. И только тогда благословенная темнота накрыла его…

— Прейр!.. Эй, капитан, как вы?..

Сквозь ватную пелену, словно из другого мира доносился голос. Якобы знакомый, но идентифицировать его РоГичи пока не мог — сознание с трудом разрывало покрывало забытья и боли. При этом было сильное ощущение, что явь, настойчиво тревожащая его, ничем хорошим не откроется. Впрочем, враждебности в голосе не чувствовалось. Как и иных чувств — казалось, некий фильтр, стоящий между ним и звуками извне, обесцветил краски эмоций.

Освежающая длань влаги растеклась по лицу тяжёлыми, но целительными каплями, упав на закрытые веки, увлажнив сухие и какие-то неподвижные, будто в коконе, губы, едва проникнув в глотку и бесследно растворившись, как в печи, при этом заставив болезненно скривиться — вялый язык, рефлеторно дёрнувшись изучить проблему, наткнулся на острую кромку сломанного зуба и шероховатой поверхности губ, тут же ответившей солёной тягучей каплей, к слюне не имеющей никакого отношения.

Кадык судорожно и сухо дёрнулся, пасть, словно клочок пустыни с увеличивающейся воронкой, развёрнутой походя равнодушным, сидящим внутри, в засаде скорпионом-языком, приоткрылась в надежде чуда. Которое не замедлило исполниться — холодный поток неудержимым водопадом хлынул внутрь, изрядно смешиваясь с пылью, сукровицей, какими-то мелкими осколками, царапающими горло и будто пробуждая прячущиеся по закоулкам органы чувств.

Струйка, сбежавшая по шее, кольнула неожиданным холодком. И наконец-то заставила пошевелиться. Уши опознали голос, и, несмотря на кокон апатии и какого-то вселенского холода — словно душа убывшая в путешествие за пределы Веринии, вдруг вернулась в родной дом, но с остывшим очагом и застеленными пылью и паутиной столом и стенами — он ощутил облегчение. Веки, сбросив пудовые замки, поднялись, и сквозь влажную марлю он таки опознал склонившийся над ним в тревоге силуэт.

— Даг, какого дракона ты не даёшь мне спокойно помереть? Или ты — смею надеяться — сейчас выступаешь в роли посланника Единого?..

Скрипучий, будто чай из полыни и шелестящий, как у полудохлой змеи, голос точно не мог принадлежать ему. Облегчённый выдох был ему ответом.

— Ну, Прейр, заставили вы нас поволноваться! Дики вообще подумал, что вы мертвы, но всё-таки не поленился наклониться, пощупать вас.

Довольный смешок откуда-то из-за пределов видимости сообщил капитану, что оный боец не сомневался в жизнестойкости РоГичи. Огромный, будто тролль, неимоверно широкий в поясе, гвардеец, рядовой Димиус РоМорей, третий сын барона РоМорей из Восточного предела в своё время за удивительную способность находить на свою задницу неприятности, которых и так в тех неспокойных краях хватало с избытком, вкупе с нехилым ростом (уже в детстве он был на голову выше своих сверстников) и, как следствие (либо наоборот), отличавшийся неимоверной прожорливостью — кухня ночью в замке просто не запиралась — бесполезно, был в своё время отправлен — от греха подальше — в доблестную королевскую гвардию, в надежде, что буйного отпрыска смогут обуздать и обкорнать в нечто цивилизованное. Как бы то ни было, но то ли так впечатлила столица, то ли это было действительно достижением отцов — командиров, то ли возрастное шило где-то по дороге в гвардейские казармы отвалилось само по себе от мягкого места непутёвого юноши, но нрав его после учебки поменялся разительно, и теперь к определению «буян» добавлялся немаловажный эпитет «флегматичный». То есть, чтобы сорваться во все тяжкие, Дики теперь требовалось мысленно раскачаться, поразмыслить — ну, в том случае, конечно, если кто-то не нарывается конкретно. Столица — есть столица, можно сказать, центр вселенной для жителей королевства, и спесь со всяких пришлых деревенщин сбивает жёстко и эффективно. Пусть и несколько своеобразно, нежели в провинции, где честному кулаку противостоит кулак, в худшем случае, дубинка, а не острый язык и умение правильно кривить губы. Быть осмеянным в приличном(!) обществе вряд ли пожелает самый недалёкий отпрыск благородных кровей.