Проснитесь, сэр! - [91]
Потом чуть лизнул то самое место, чувствуя вкус соли, снова поцеловал слева, справа, посередине. Справа, слева, посередине. Уловив ритм, она подставлялась в момент остановки посередине, желая большего, а я подражал колибри, изображенным на моем галстуке. Слишком быстро. Правая, левая, посередине. Левая, правая, посередине. Она кричала. Хорошо кричала.
Я дразнил ее, но и сам больше не мог терпеть. И поэтому окунулся лицом. Крещение. Выпустил бедра, забросил ее ноги себе на плечи, не отрывая головы. Она скрестила лодыжки, сковав меня полностью. Сильные ноги. Закрыв глаза, я всасывался и лизал. Нижняя часть моего тела занималась любовью с постелью. Я забрал в рот все, что мог, и заработал языком.
Она крепко стиснула ногами мою голову. Я слышал океан, пробыл там очень долго, упиваясь. Мне там нравилось, я знал, что дарю ей радость, подстраховываясь на случай неудачи в любовном акте, на случай, если преждевременно выстрелю.
Какое-то время я делал одно: очень быстро лизал самое верное место – маленький бугорок вроде рубца на прикушенной губе. Наконец, она вскрикнула, тело судорожно затрепетало. Когда затихла, расслабилась, я раздвинул ее ноги, высвободился, продвинулся выше, положил голову ей на грудь, слыша гулкое биение сердца.
Потом она обняла меня, поцеловала. Мы были нежны друг с другом.
– Теперь войди, – сказала она. – Пожалуйста.
Я втиснулся между ног.
– Я не буду спешить. Чтоб сразу не пришлось выскакивать.
– Наплевать. Просто войди.
Я вошел. Медленно. Осторожно. Это было откровением. Я почти забыл, что чувствуешь при близости с женщиной. По-моему, когда речь идет о сексе, все мы страдаем амнезией. Никогда нельзя полностью вспомнить, что это такое. Память не позволяет. Поэтому мы вынуждены вновь и вновь заниматься любовью. Думаю, что подобная потеря памяти – функция мозга. Славный старик Дарвин! Он знал, о чем говорит.
– Пожалуйста, не двигайся, – сказал я.
Я старался не забывать дышать, сохранять спокойствие, находясь на своем собственном минном поле, где нельзя делать резких движений. Первую минуту мне это удавалось. Может быть, и получится, думал я. И сделал несколько мелких шагов. Она чутко реагировала, понимая, что я сдерживаюсь, поэтому не делала драматических жестов. Чуть-чуть пошевеливалась, приподнимая таз.
Потом я приспособился, не чувствуя сиюминутной опасности. Мы зашевелились быстрее. Я ее поцеловал. Стиснул груди. Мы не останавливались. Я снова закинул ее руки ей за голову, перехватив запястья. Ей нравилось. Она обхватывала меня ногами. Я ее трахал. До смерти ненавижу это слово, но так оно и было. Она уже вовсю стонала и вскрикивала. Я ущипнул ее за соски. По-прежнему держа одной рукой запястья, похлестал по щекам тыльной стороной ладони и открытой ладонью. Не слишком сильно, но звучно.
Потом мы отыскали общее заветное место. Целуя ее, я терся лобком о лобок. Там это местечко и было.
Потом мне пришлось оставить поцелуи. Чересчур возбуждает. Слишком интимно. Я должен остаться один. Поэтому присосался к шее, продолжая тереться об кость. Даже не думал, что буду когда-нибудь такое делать.
– Еще, – сказала она.
Чем больше она возбуждалась, тем сильнее я опасался не выдержать. Но был обязан продолжать. Надо довести ее до конца. Показать, как я хорош. Лучше всяких африканцев, мексиканцев, японцев. Уткнувшись ей в шею, я терся и терся, прибегнув к старому мужскому трюку – думать о спорте. И принялся мысленно перечислять состав «Мете» 1973 года, когда стал сознательно интересоваться спортом, а «Мете» участвовали в чемпионате страны среди обладателей кубков, но проиграли.
Начал с кетчера и пошел вокруг внутренней части поля.
Джерри Грот. Эд Крейнпул. Феликс Миллан. Бад Харрелсон. Уэйн Гаррет. Клеон Джонс. Дон Хан. Расти Штауб. Джерри Грот. Эд Крейнпул. Феликс Миллан. Бад Харрелсон. Уэйн Гаррет. Клеон Джонс. Дон Хан. Расти Штауб.
Вспомнил нескольких питчеров.
Том Сивер. Джерри Кусмен. Джон Мэтлак. Таг Макгроу.
Тут она застонала по-настоящему. Давай, черт побери, мысленно крикнул я. Визуально представил себе каждого игрока. Стойку Феликса Миллана. Рыжие волосы Уэйна Гаррета. Африканские косички Клеона Джонса. Животик Расти Штауба. Попытался сосредоточиться на самом некрасивом игроке «Мете» – Эде Крейнпуле. Вспомнил его свинг. Он левша. Короткий темный ежик. Думать о нем было очень полезно. Он совсем не женственный. Невозможно думать о чем-нибудь женственном. Поэтому я продолжал вспоминать Эда Крейнпула, толкаясь и потираясь.
Пока он стоял у меня в памяти, можно было забыть о собственном теле. Я мысленно повторял его фамилию задом наперед.
Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк.
Потом проделал то же самое со всей командой. Я всегда очень ловко произношу имена и фамилии задом наперед.
Торг. Лупнйерк. Наллим. Нослеррах. Терраг. Сножд. Нах. Буатш. Ревис. Немсук.
Прозвучал крик, не такой, как другие. Еще несколько толчков, и конец. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Снова крик.
Вроде все. Я нанес последний глубокий удар, словно Брут. Внутри у меня что-то взвизгнуло: я был готов сверх всякой готовности, но мне хватило присутствия духа выхватить кинжал и прижать его – мокрый, живой – к ее животу, сплошь залив его соком.
В романе царит сумасшедший ритм Нью-Йорка – фантастического мегаполиса, который смущает, искушает, возносит на небеса наслаждений и свергает на дно невротического ада. Здесь живут два чудака: молодой англоман Луис, мечтающий стать «совершенным джентльменом», и старый светский лев Генри. Они взирают на мир сквозь призму собственной эксцентричности, сдабривая искрометными каламбурами драматизм существования, и развлекаются каждый на свой лад: Генри – в аристократической тусовке среди богатых подруг-леди, а Луис – среди транссексуалов и завсегдатаев пип-шоу.
Роман «Конец века в Бухаресте» румынского писателя и общественного деятеля Иона Марина Садовяну (1893—1964), мастера социально-психологической прозы, повествует о жизни румынского общества в последнем десятилетии XIX века.
Начинается прозаическая книга поэта Вадима Сикорского повестью «Фигура» — произведением оригинальным, драматически напряженным, правдивым. Главная мысль романа «Швейцарец» — невозможность герметически замкнутого счастья. Цикл рассказов отличается острой сюжетностью и в то же время глубокой поэтичностью. Опыт и глаз поэта чувствуются здесь и в эмоциональной приподнятости тона, и в точности наблюдений.
В книгу включены две повести — «Горы высокие...» никарагуанского автора Омара Кабесаса и «День из ее жизни» сальвадорского писателя Манлио Аргеты. Обе повести посвящены освободительной борьбе народов Центральной Америки против сил империализма и реакции. Живым и красочным языком авторы рисуют впечатляющие образы борцов за правое дело свободы. Книга предназначается для широкого круга читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Писатель Дмитрий Быков демонстрирует итоги своего нового литературного эксперимента, жертвой которого на этот раз становится повесть «Голубая чашка» Аркадия Гайдара. Дмитрий Быков дал в сторону, конечно, от колеи. Впрочем, жертва не должна быть в обиде. Скорее, могла бы быть даже благодарна: сделано с душой. И только для читателей «Русского пионера». Автору этих строк всегда нравился рассказ Гайдара «Голубая чашка», но ему было ужасно интересно узнать, что происходит в тот августовский день, когда герой рассказа с шестилетней дочерью Светланой отправился из дома куда глаза глядят.