Прославленный Годиссар - [4]
— Слушай, цыпочка моя, Женни, — говорил он, сидя в фиакре, хорошенькой цветочнице.
Все истинно великие люди любят, чтобы их тиранило слабое существо; для Годиссара таким тираном была Женни; в одиннадцать часов вечера он вез ее домой из театра Жимназ, куда сопровождал в парадном туалете в ложу бенуара у авансцены.
— Как только вернусь, Женни, обставлю тебе комнату, да еще как. Заткнем рот сухопарой Матильде; нечего ей тыкать тебе в нос своими настоящими кашемировыми шалями, которые ей привозят курьеры русского посольства, своей позолоченной серебряной посудой и своим русским князем, на мой взгляд, отъявленным хвастунишкой. Я пожертвую на украшение твоей комнаты всех детей, которых сделаю в провинции.
— Вот это мило! — воскликнула цветочница. — И ты, чудовище, спокойно говоришь мне о том, что сделаешь детей... Уж не думаешь ли ты, что я это потерплю?
— Ты что, Женни, рехнулась?.. Это наш профессиональный жаргон!
— Ну и профессия, нечего сказать!
— Да ты выслушай. Если все время будешь говорить ты одна, то, конечно, всегда будешь права ты!
— А я и хочу всегда быть правой! Ты теперь уж совсем не стесняешься!
— Дай же мне договорить! Я взял под свое покровительство отличный замысел — журнал, который будет издаваться для детей. Так вот, когда в нашем деле вояжеры завербуют в каком-нибудь городе, скажем, десять подписчиков на «Детский журнал», они говорят: «Я сделал десятерых детей»; так же вот и я, — если наберу десять подписчиков на газету «Движение», скажу: «Сегодня я сделал десять «Движений»...» Поняла?
— Час от часу не легче! Теперь ты еще и в политику ударился. Помяни мое слово, сидеть тебе в Сент-Пелажи, и я еще туда набегаюсь. Если бы мы только могли вообразить, чем мы рискуем, полюбив мужчину, то, ей-ей, предоставили бы вам, мужчинам, устраиваться как знаете. Ну ладно, завтра ты уезжаешь, так не будем поддаваться черным мыслям; все это глупости!
Фиакр остановился перед красивым, недавно построенным домом на улице д'Артуа, и Годиссар с Женни поднялись на пятый этаж. Здесь проживала мадемуазель Женни Куран, о которой шла молва, будто она тайно повенчана с Годиссаром, и вояжер не опровергал этого слуха. Чтобы поддерживать свою власть, Женни Куран требовала от прославленного Годиссара тысячи забот, постоянно угрожая бросить его, если он пренебрежет хотя бы малейшим проявлением внимания. Годиссар должен был писать ей из каждого города, где останавливался, отдавать отчет во всех своих действиях.
— Сколько же потребуется детей, чтобы обставить мне комнату? — спросила она, сбрасывая шаль и усаживаясь у жарко пылающего камина.
— Я получаю по пяти су с подписчика!
— Замечательно! И этими пятью су ты думаешь обогатить меня? Разве только, если ты уподобишься Вечному Жиду в своих скитаниях да еще наглухо зашьешь карманы.
— Да ведь я, Женни, тысячи детей сделаю. Ты только подумай, у детей никогда не было своего журнала. А впрочем, и дурак же я! Толкую с тобой о коммерческих делах, а ты в этом ничего не смыслишь!
— Вот как! Ну, тогда, Годиссар, скажи, за что ты меня любишь, раз я так глупа?
— За то, что ты божественно глупа! Послушай, Женни. Видишь ли, если я сумею всучить «Земной шар», «Движение», страховку и модные товары, то вместо каких-то жалких восьми или десяти тысяч в год, которые я добываю своим горбом, исколесив всю страну, как настоящий Майе[7], я буду привозить по двадцати, по тридцати тысяч франков с каждой поездки.
— Расшнуруй-ка мне корсет, Годиссар, только поосторожней, — не дергай.
— Тогда, — продолжал вояжер, любуясь гладкой спиной цветочницы, — я стану акционером газеты, как Фино, один из моих друзей; он сын шляпочника, а теперь получает тридцать тысяч франков дохода и скоро станет пэром Франции! И подумать только, что какой-то там Попино[8]... Боже мой! Ведь я забыл тебе сказать, что вчера господина Попино назначили министром торговли... Почему бы и мне не быть честолюбивым? Хе-хе, я отлично усвоил бы парламентскую болтовню и мог бы стать министром, да еще каким! Ну-ка, послушай!
— Господа, — начал он, опершись обеими руками на спинку кресла, — печать не орудие и не торговое предприятие. С политической точки зрения печать — это общественный институт. А мы здесь, безусловно, обязаны смотреть на вещи с политической точки зрения, стало быть... — (Он перевел дух.) — Стало быть, нам предстоит обсудить, полезна ли печать или вредна, следует ли поощрять ее или преследовать, надо ли ее ограничить или предоставить ей свободу, — вопросы существенные! Я полагаю, что не злоупотреблю драгоценным временем палаты, если рассмотрю положение печати и изложу вам все данные. Мы катимся в пропасть. Конечно, законы не смягчены, как полагалось бы...
