Прошу взлёт - [21]

— Пошли, — сказал он и, оттолкнувшись от скалы, уверенно шагнул вперед. Скорее даже не уверенно, а поспешно, как бы лишая себя возможности заколебаться и раздумать. Шаг, еще один… Раз, два, три!.. То есть это и нельзя было назвать шагами — он весь соприкасался с камнями, одновременно работали руки, ноги, глаза и мозг. Он осторожно передвигал сначала одну ногу, не отрывая ее от поверхности «карниза», правая рука в это время скользила по стене, а левая плавно балансировала и готова была в любую секунду прийти на помощь. Потом таким же способом он передвигал другую ногу. А глаза и мозг улавливали малейшие изменения и как бы проецировали следующий шаг…

Собственно, сам по себе карниз не таким уж и узким оказался.

Не будь слева этого черного провала, можно было пробежать его за несколько секунд… Но слева был провал, напоминавший чьюто чудовищно огромную пасть, в глубине которой, как зубы, торчали деревья…

Он шел медленно, прямо и старался не смотреть вниз.

2

И все же один раз он не выдержал и глянул в темнеющий провал и потерял равновесие. Плоский камень выскользнул из-под ноги (а может, нога соскользнула с камня), и он увидел, как, ударившись об острую кромку карниза, камень развалился надвое и улетел вниз… Он судорожно схватился обеими руками за выступ и сразу почувствовал, как тот, внутри у него, встрепенулся и ожил. Но он счел нужным промолчать и выждать время. Это была тактика. Он, разумеется, не предполагал, что двадцать метров эти окажутся такими коварными. А если бы и знал? Но он не знал! Надо идти. Но ведь обратно он пойдет, уже зная обо всем? Тем лучше. Он должен пройти. Эта мысль была единственной сейчас, за которую он держался так же судорожно и цепко, как он держался руками за каменный выступ. Он должен, обязан пройти! А почему он должен?.. И ради чего он это обязан сделать?

Кажется, подал голос тот, внутри…

— Ради себя, — насмешливо проговорил он, понимая, что таким тоном легче спорить с тем, вторым, который снова зашевелился… Надо было избавиться от него. Он вспомнил отца и очень обрадовался. — Послушай, — сказал он, — а что подумал отец, когда машина перестала его слушаться и пошла вниз?

А внизу город, дома, улицы… а по улицам автобусы, люди ходят… детишки гуляют… Что он подумал? Он ведь мог оставить машину? Но он, когда все это увидел внизу, не оставил машину, а постарался увести ее подальше… подальше от домов и улиц… Да! Но отец знал, что делает и ради чего он идет на такое!.. Тут и сравнивать нечего. А цветов, за которыми ты потащился к Зеленому озеру, точно таких же, полно в полукилометре от лагеря… Ха-ха!.. Если так рассуждать, цветов и дома, в палисадниках, под окнами много… И на рынке цветы продают. А вечером прямо на центральной площади, около театра музкомедии, выстраивается целая рота старух с полными ведрами. Покупайте, пожалуйста: «Поздняя сирень, ранние георгины»… Чудак ты, голова садовая, разве только в цветах дело?..

Он шел сейчас еще более осторожно и осмотрительно. Двадцать метров. Сто шагов, всего двадцать метров…

3

И озеро перед ним открылось внезапно. Оно лежало в круглой впадине, как в чаше, неподвижное, словно застывшая лава. Оно было зеленое. Он погрузил в воду руку, холод сковал ее так сильно, что он вскрикнул. Он пошел вдоль берега, под ногами шуршала галька. Справа лежал снег. Крупнозернистые кристаллы отливали синевой. Он зачерпнул их в ладонь, и подбросил, кристаллы сверкнули в воздухе и со звоном рассыпались.

И тут он увидел жарки. Он и до этого видел немало цветов, но такого обилия, такого сочетания красок, оттенков ему никогда еще не приходилось видеть. Жарки росли сплошным массивом, словно их здесь посеяли. Сверху они горели однотонно, ровными оранжевыми огоньками (так и называют их здесь: огоньки), а сбоку, если долго и внимательно смотреть, начиналось смешение красок — зеленоватое сливалось с оранжевым, или вдруг в нежнейших лепестках вспыхивали красные сполохи… Но это лишь до того, пока не надломишь хрупкий стебель.

Сорванный цветок, лишенный связи со своими корнями, как бы сникал, утихомиривал буйство красок и становился однотонным. А когда они легли один к одному, в охапку, Женька опять увидел зеленоватые и красные оттенки. Значит, это свойство — менять оттенки — они сохраняли только вместе и теряли в одиночку.

Удивительно! Чудо! Он сорвал еще несколько огоньков и приложил к букету — получился настоящий костер! Он посидел на берегу озера: отчего же вода такая зеленая? Потом он быстро поднялся и сказал: «Пора. Надо засветло перейти «карниз»…

4

На подъем он затратил много времени и, когда подходил к скале, вдоль которой тянулся «карниз», уже заметно потемнело. Камни, окружавшие его со всех сторон, потеряли рельефность, точно растворившись в быстро надвигавшихся сумерках. Идти стало труднее. Теперь надо быть особенно расчетливым.

Один неосторожный шаг и… Он не стал думать дальше — не хотел знать, к чему это может привести. Смутно и мрачно вырисовывалась перед ним скала Беркут, какая-то плоская и бесформенная с этой стороны.

Он вдруг отчетливо различил голоса и остановился, прислушиваясь. Голоса повторились. Совсем близко. Тут кто-то был, и Женька обрадовался этому несказанно, будто он лет сто не слышал человеческого голоса, хотя, впрочем, он и представить не мог, кто тут мог быть.