Прошлое и будущее - [18]

Нас ангажировали на две недели выступать в ночном кафе «Предрассветный час», недалеко от площади Пигаль, куда каждый вечер являлись фрицы. Они заходили вразвалку и, спрятав за стойкой бара рабочий инструмент — револьверы и прочие пистолеты — автоматы — пулеметы, с угрюмым видом молча занимали столики. Как будто, чтобы доказать свою причастность к мафии, обязательно надо скорчить мрачную рожу. Наше выступление они слушали рассеянно, безо всякой реакции. Мы пели кое‑что из Шарля Трене, в частности, песню «Дурная наследственность». По ходу исполнения я прыгал на фортепьяно, на коленях проезжал по его крышке до самой клавиатуры, где нос к носу сталкивался с Пьером, а носы у нас обоих, надо сказать, были знатные. Все это производило очень хороший сценический эффект. Еще в нашем репертуаре была одна песня Пьера, а также «Корсар Коко» Джонни Хесса, бывшего партнера Шарля Трене, которую я, вдохновленный «Островом сокровищ», исполнял с черной повязкой на глазу, прихрамывая, словно у меня вместо одной ноги был костыль. Господа в темном никогда не утруждали себя аплодисментами, поэтому мы были уверены, что наше представление им абсолютно безразлично. Наступил последний день контракта: большое спасибо и до свидания, мы были рады петь для вас! Мы уже начали работать в новом заведении, радуясь тому, что наконец‑то попалась доброжелательная публика, но нас ожидал, если так можно выразиться, приятный сюрприз. Служащий «Предрассветного часа» явился в артистическую уборную, чтобы достаточно настойчиво попросить о возобновлении контракта. Та самая публика, которая ни разу не снизошла до единого хлопка, потребовала отменить выступление следующих артистов, настаивая на нашем возвращении! Предложение, которое за этим последовало, было из таких, от которых не отказываются: в качестве компенсации нам повысили гонорар и даже разрешили отпраздновать повышение за счет заведения. Неисповедимы пути успеха…

Неподалеку от «Консер Майоль» находился ресторан «Понт-Авен», где предлагали ужин с музыкальным представлением, которое вели Жан Рена и Жан — Луи Марке, с недавних пор ставший нашим импресарио. Пьер, мой партнер по дуэту, был сыном богатых буржуа из провинции. Он рано заинтересовался музыкой, и либерально настроенные родители не запретили ему выбрать профессию, которая в то время считалась неподходящей для мальчика из хорошей семьи. Он любил джаз, ритмичные песни и совершенно не интересовался другими популярными музыкальными направлениями. Пьер прекрасно учился, получил хорошее образование. Я же родился в богемной семье, но почти ничего не знал о джазе. Моей стихией были вальс, пасодобль и танго. Я тоже получил хорошее образование, но знания мои были достаточно поверхностными. Мы оба одинаково любили петь и встречаться с симпатичными юными особами. С самого начала прекрасно ладили друг с другом и, что бывает исключительно редко в дуэте, никогда, действительно никогда не ссорились, потому что были «настроены на одну волну».

После каждого выступления я, Жан — Луи Марке и Пьер Рош, дожидаясь Аиду, смотрели представление в «Понт — Авене». Артисты в этом заведении получали сто франков за вечер, а в дополнение ко всему — сэндвич. Богачи приезжали туда поужинать по ценам черного рынка, тогда еше достаточно низким. Мы устраивались у входа в зал, возле фортепьяно. Если другие зимой садятся поближе к радиатору, то нам всегда было теплее у фортепьяно. Однажды вечером — о, чудо! — один из клиентов, видевший наше выступление в каком‑то ночном кабаре, обратился к Жану Рена, попросив вызвать нас на сцену. Мы заставили себя упрашивать. Чтобы задобрить нас, Рена заказал нам такой ужин, которого мы не помнили с самого начала войны, затем вышел к зрителям и объявил: «А теперь Жаклин Франсуа!» Жаклин Франсуа тогда была начинающей певицей с очень красивым голосом, впоследствии она сделала блестящую международную карьеру. Во время своего выступления Жаклин не сводила глаз с Жана — Луи и, едва сойдя со сцены, тут же взяла его в оборот. Они прожили вместе несколько лет, а после, вплоть до самой смерти Жана — Луи, оставались друзьями. Похоже, Марке был первой и единственной ее большой любовью, что на самом деле удивительно — люди нашей профессии редко отличаются постоянством. Расправившись с ужином, мы спели несколько песен. С этого момента несколько раз в неделю все повторялось по одному и тому же сценарию. Жан Рена менял ужин на развлечение. Такой обмен устраивал всех: ему не приходилось раскошеливаться, а мы набивали брюхо.

Мишлин Рюгель Фроментен

Желание хорошо поесть часто приводило нас в «Понт — Авен», даже если ради этого приходилось толкнуть песенку. Наполнив желудки и исполнив номер, мы дожидались, пока Аида вернется из «Консер Майоль», и разглядывали молодых женшин, сидевших в одиночестве. Однажды вечером я заметил в зале молодую брюнетку и попытался ухаживать за ней, правда, не очень удачно. Она деликатно дала понять, что, учитывая разницу в возрасте, не стоит настаивать. А после еды Жан Рена снова попросил нас спеть, что мы и сделали.

Несколькими днями позже та молодая женщина, Жанет, снова пришла в «Понт — Авен» с семнадцатилетней дочерью, совершенно очаровательной блондинкой. Девушка должна была пройти прослушивание. У нее был лирический голос, более подходивший для оперы, но ей хотелось работать в варьете. Ее первая песня называлась «Я храню в своем сердце два слова». Эти два слова — «люблю тебя» — очень скоро стали нашими. На следующий день я предложил ей вместе съездить на ярмарку у площади Бастилии. По дороге, ведя старенькую разбитую машину, которая тряслась и подскакивала на каждой колдобине, я признался ей, усталой и измотанной, в своих чувствах.