Прощеное воскресение - [33]

— Наверное, она его без отца вырастила? — обратился Папиков к Наде. — Я сам такой.

— Точно, — с готовностью ответила Надя. — Я хорошо помню ее личное дело. Отец у Марка был русский, красный командир, погиб в конце Гражданской, звали Иван Семенович, поэтому Марк у нас Иванович.

При словах «личное дело» Папиков напряженно моргнул. Видно, это словосочетание было ему знакомо не в лучшем контексте.

Потом Карен играл на скрипке, а маленький Тема, которого для этой цели специально извлекли из детской и оторвали от барабана, пел свадебную армянскую песню «Царен-царен». Голосок у мальчика был чистый, высокий, и Александра с умилением слушала своего крестника, облокотившись о спинку легкого венского стула, так и не занятого Марком. Сама того не желая, она то и дело посматривала на этот старенький, но еще крепкий стул, очень приятный на ощупь. Из-за этого венского стула она сейчас, под хмельком, даже переменила свое отношение к Марку. Ей вдруг захотелось, чтобы он наконец пришел и чем быстрее, тем лучше, пусть даже со своими не всегда свежими анекдотами. Бог с ним, пусть приходит. Но Марк все не приходил.

А точь-в-точь такой же венский стул цвета луковой шелухи через десятки лет Александра Александровна Домбровская увидит однажды в далекой заморской стране.

— У меня не было родной мамы, я ее не помню и твою люблю лучше родной! — полуобняв Александру, громко говорила хмельная Надя после того, как ушли Папиковы.

Карен вызвался проводить дорогих гостей до метро. Анна Карповна пошла на кухню мыть посуду, а маленький Тема заснул одетый поверх одеяла в обнимку с барабаном.

— Как я благодарна твоей маме! Нет, нашей маме! — горячо продолжала Надя, и совсем непритворные слезы набежали ей на глаза. — Она мне больше, чем родная, без нее мы пропали бы! А так и Тема в порядке, и Карен работает на всю катушку, и я исполняю…

— Ей с Темой тоже было хорошо, — сдержанно прервала излияния Нади Александра, опьяневшая в застолье гораздо меньше хозяйки, хотя и пившая с ней на равных.

Когда они вместе учились в медучилище и потом начинали работать в больнице, безродная толстушка Надя была румяной веснушчатой девушкой с ямочками на щеках; не зря ее дразнили: Надя-булка. А теперь она за фронтовые годы неожиданно постройнела, подтянулась, откуда ни возьмись у нее даже прорисовалась недурная талия при высоком бюсте. Надя разительно переменилась не только внешне: она перестала, как прежде, услужливо глуповато хихикать по каждому поводу, лицо ее приобрело черты строгой миловидности, правда, ореховые глазки все так же поблескивали и стреляли по сторонам, но переменить еще и глаза было выше Надиных сил. Зато она всерьез поработала над речью. Перестала говорить «хочим», «ехай», «польты», хотя вместо «не понимает по-русски» по-прежнему говорила «не понимает по-русскому».

В отношениях с Александрой Надя совсем не изменилась, не кичилась, что теперь начальница, хотя в больнице говорили: «На хромой козе к ней не подъедешь».

— Какая у тебя теперь шикарная фамилия — Домбровская, не то что раньше — Галушка, — сказала Надя.

— Не Галушка, а Галушко, — поправила ее Александра. — Фамилия красивая, а что толку?

— Не горюй. Ты и сама красивая, и умная, и орденоноска, у тебя связи…

— Какие связи? — удивленно переспросила Александра.

— Какие? Большие. Даже очень большие. Тебе на фронте подвезло. С такими связями любому сам черт не брат!

— А зачем мне черт в братья?

— Ну это я так говорю, для связки слов. Блат — выше Совнаркома.[15] Чего ты притворяешься дурочкой? — вдруг раздраженно добавила Надя, и в уголках ее ореховых глаз закипели злые слезинки.

Александра не подала виду, что внезапное раздражение Нади очень ей не понравилось. На фронте ей действительно повезло — не убили, не изувечили, как других, к тому же она научилась выдержке, научилась прощать людям какие-то обидные слова, а на какие-то просто не реагировать, не пускать посторонних к себе в душу. Кроме того, что Анна Карповна вынянчила Артема, и давности знакомства Надежду и Александру ничто не связывало, никогда не было у них ни малейшей душевной близости, да и откуда ей взяться? До войны Александра беспрекословно считалась старшей в том смысле, что превосходила Надю по многим качествам. Она была и красивее, и успешнее в учебе, и на виду у всех как спортсменка, да и медсестрой оказалась несравненно лучшей, чем Надя. Так было до войны. А теперь, после войны, жизнь повернулась таким образом, что Надя, не отличавшаяся прежде ни в учебе, ни в работе, выдвинулась в заместители главного врача большой прославленной московской больницы, а Александра осталась фельдшером и даже еще не определилась в студентки медицинского института.

— Я и не знаю, как отблагодарить твою… мою маму рόдную? — опять плаксиво завела Надя.

— Во-первых, не рόдную, а родную… Людей учишь и сама учись говорить по-русски правильно. Родную. Поняла?

— П-поняла. Родную, — всхлипнула Надя. — Ты меня учи по-русскому — это правильно.

— Не по-русскому, а по-русски, поняла?

— П-поняла.

— А маму мою нечего специально благодарить: она вас поддерживала, а вы ее. Мама довольна и тобой и Кареном, а в Темке души не чает, — сухо добавила Александра.