Прощение - [3]

Те же потоки солнца и света… те же розы и мирты, усыпавшие тело… То же неподвижно величавое спокойствие мертвеца.

А женщина все рыдает и шепчет, теперь уже яснее:

— Amico ruio, Vitalio mio!…

Она безумная… В этом нет сомнения.

Я приближаюсь к ней и ласковым насилием хочу отвести от гроба.

Но ее пальцы впились в белый глазет… Глаза, из которых глядит на меня ужас и отчаяние, не отрываясь смотрят на меня.

— Синьора, — слышатся мне глухие, страшные звуки, — синьора, вы должны меня здесь оставить… здесь… около, пока его не зароют… Я… я… его любовница!

И море, и небо, и розы все свернулось в одну пеструю пену… Она растет и клокочет и захлестывает меня, окружая и заполняя собой все со всех сторон… Она леденить и жжет и поднимается все выше и выше, вровень с лицом, с глазами.

Какая ночь… какая темнота…

И я теряю сознание.

IV

Ночь… все еще ночь… хотя голубоватый эфир льется в комнату широкой, ароматной волной.

Вчера его хоронили…

Я слышала, как во сне, дребезжащей, старческий голос единственного русского священника, отысканного Розориттой.

Я не могла проводить его на крошечное русское кладбище…

Не от бессилья, нет.

Он стал мне чужой и далекий и вся моя жизнь с ним полна лжи и обмана, бесчеловечного обмана, который я не в силах простить!

Я не страдаю больше, мне только темно, потому что на душе, у меня беспросветная ночь… ночь в сердце и ночь в мыслях.

Его унесли тихо… тихо, чтобы не беспокоить меня.

Но тем не менее я слышала и шепот молитв и другой шепот, твердящий поминутно свое ужасное:

— Vitalio mio, amico mio! Как она его любила… Боже Милосердный… А он? И он тоже! Конечно…

Она так прекрасна.

Ты лгал мне, безжалостно лгал, когда взял мое бедное сердце там далеко, на берегу обрыва.

Ты лгал, когда целовал мои кудри, мое «золотое руно», как называл их в шутку…

Ты лгал, когда говорил, что любишь меня больше всего в мире.

Всюду ложь…

Ложь, ложь, ложь!

И грезы славы, и грезы счастья, и приливы чувства — все ложь, жестокая и беспощадная.

Ты любил ее, лаская меня, ты целовал ее образ, прекрасный и гордый, в то время, когда мои губы сливались с твоими.

Из писем, присланных мне Джулией, я узнала всю эту низкую повесть лжи и порока.

Они любовники с юных дней, когда я еще не знала Виталия. Она была уже женою другого… Он не смел открыто обладать ею и вот, чтобы заполнить свою жизнь и рассеять горе, он взял меня.

Взял, чтобы погубить навсегда.

Так вот почему его тянуло в Италию!

Там была она — его Джулия.

Джулия, Юлия… Как сладко и мелодично должно было звучать в его устах это имя!

Отчего я не Юлия?

Лиза — ничтожное мещанское имечко, не давшее ему ни малейшей иллюзии обмана.

Джулия и Лиза!… Алмаз и булыжник…

Но что значить имя, когда она сама так прекрасна!

Ложь… ложь… я проклинаю твое происхождение, как самое происхождение греха.

И как мог ты притворяться, лаская меня?

Я видела огонь, жаркий и неподдельный, твоих глаз, когда теплая итальянская ночь глубокой непроницаемой тайной окутывала окрестности и мы рука об руку бродили по набережным каналов.

Огонь разгорался все ярче и ярче, когда приближался час наслаждения… час объятий и ласк, бесконечных и светлых, смешанных с поцелуями и смехом, счастливым смехом, граничащим со слезами.

О, эти ночи ароматные, южные, похожие на дивную сказку без конца и начала!..

. . . . . . . . . . . . . .

Мы возвращались в Россию, чтобы снова спешить в Италию.

Теперь я понимаю зачем.

Тебя там ждали… Ждали поцелуи и ласки — более горячие, нежели мои.

И ты уходил к ней, не остывший еще от моих ласк, унося аромат моих духов и волос, смешивая его

с другим ароматом, более соблазнительным по своей порочности.

О, как искусно скрывал ты от меня свою потрясающую, беспросветную тайну!

Но я не упрекаю тебя! Вы и так наказаны судьбою… Она прекратила это безобразное торжество сатаны и его ангелов!

Я не упрекаю, потому что не люблю.

Любить и не верить нельзя.

Только во мне ночь… все ночь… в душе, и мыслях, и в самом сердце моем ночь…

V

Еще день… еще утро…

То же умиленное небо… те же лучи, сияющие и не греющие меня.

Я встала, сегодня… «Они» думали, что я больна…

Нет, у меня ничего не болит. Я только оцепенела.

Только что-то холодное, ужасное налегло и давит сердце.

Вошла Розоритта. В ее глазах ужас.

— Что такое? Дай зеркало.

— Синьора, ах, синьора… И по лицу ее бегут слезы. Да что же, наконец, со мною?

А… я седая… вся седая и белая, как снег моей родины. Ни одной золотой нити… Все бело, бело.

— Как вы его любили, добрая синьора, — шепчет Розоритта, вытирая слезы.

Любила… да.

А сердце давит все больнее и больнее.

Розы, поставленный на окошко, благоухают слишком пряно и ядовито.

Они отравляют мысль.

Но что же? Тем лучше! Они мешают сознанию и думам.

— К вам письмо, синьора! — и нерешительным движением Розоритта протягивает мне белый конвертик.

Письмо от Джулии. Всего одна строчка: «Во имя Бога и Мадонны, примите меня!»

— Там ждут ответа?

— Да, синьора.

— Скажи, что жду сегодня.

Она уходит… С нею уходить день… Ночь в моей душе еще темнее и глубже.

Ждать ту, которая отняла от меня все любимое мною… Ждать, видеть и не проклинать…

Но зачем же, зачем она отдала его мне… зачем отпустила от себя…

Мы были бы обе счастливы, не зная друг друга…