Прощайте, мама и папа - [14]
Едва мама впадала в подобное настроение, у папы появлялся взгляд Джека Бенни[20] и на лице стоическая гримаса святого тринадцатого века, которого заживо сжигают на костре. Он отлично знал, что король Георг VI и королева Елизавета никогда не останавливались в «Шэнноне». В нашей семье было так заведено, что папа редко противоречил маме, когда она начинала живописать некие знаменательные события. Собственно, ей никто не противоречил. Никто не посмел бы. Мама принимала неприступный вид и не потерпела бы никаких оговорок. Один раз, когда мне было лет семь, она пригрозила отшлепать меня, когда, услышав нечто совершенно нелепое, я заявил в присутствии посторонних: «Да ладно тебе!» Легко слетающая с языка ложь в сочетании с непререкаемой маминой убежденностью делали ее неукротимой фантазеркой. Как бы ужасно это ни звучало, но, оглядываясь назад, я наполняюсь странной гордостью за мою маму. Она была великолепна, по-настоящему великолепна. Наверное, мама могла бы стать фантастической шпионкой. За что бы она ни бралась, она все делала прекрасно. Моя мама была прелестна, артистична, великолепна, как бриллиант, она была самой остроумной женщиной, какую я только знал (если у меня есть талант «юмориста» — отвратительное слово, — то им я обязан ей). Она могла бы заниматься чем угодно, но предпочла и сердцем, и душой, и телом быть миссис Уильям Ф. Бакли. (Эта работа занимала все ее время.)
Кое-что, чего я не знал прежде, я узнал из некролога в «Нью-Йорк таймс», например, что своим появлением на свет я обязан ее неспособности к математике. Причиной того, что она отправилась в Вассар, в американский колледж за три тысячи километров от дома, где поселилась в одной комнате с папиной сестрой Патрицией, стало то, что канадские колледжи требовали определенных знаний математики, которых у нее не было. Не помню, чтобы мама когда-нибудь упоминала об этом.
Мама не прошла полный курс в Вассаре, и за многие годы мы с папой слышали разные версии: ей пришлось вернуться в Ванкувер, потому что ее мама повредила спину, катаясь на лошади; потому что ее брат Фирпо повредил спину, катаясь на лошади; потому что она сама повредила себе спину, катаясь на лошади. Однажды вечером, выпив вина, полученного примерно с двух акров виноградника, мама сказала папе и мне — нам! — что «на самом деле вернулась в Ванкувер ради спасения брака моих родителей». Это откровение было столь же безвкусным, сколь и поразительным.
Безвкусным его делало то, что оно предназначалось для аудитории, состоявшей из 1) ее мужа и 2) ее сына, то есть тех людей, которые знали ее лучше всех остальных на свете. Можно предположить, что это выдавало необходимость как-то проявлять творческое воображение. Что ж. Потом, когда мы сидели в подвальной сауне, папа, как бы размышляя, произнес вслух: «Это уже восьмая причина, почему она покинула Вассар».
Какой бы ни была настоящая причина — вероятно, ничего более значительного, чем нежелание заниматься академическими дисциплинами, — отъезд без получения степени на всю жизнь поселил в душе мамы неуверенность, которая проявляла себя довольно агрессивно, особенно после лишнего бокала вина. В таких случаях не один из моих приятелей, которые обожали ее и которых обожала она, был подвергнут экзамену, звучавшему примерно так: «Итак, вы всемирно известный эксперт по полевому шпату? Что ж, тогда вы, без сомнения, знаете, что 86,5 процента — я поражался точным цифрам в ее выдумках, — мировых запасов полевого шпата находятся на острове Баффин? Что вы на это скажете, мистер эксперт?» Мой приятель, который получил степень по минералогии, пролепетал что-то невразумительное и немедленно занялся своим супом.
После маминой смерти папа как-то заметил, что не единожды за пятьдесят семь лет супружества видел, как она читала научно-популярные книги. Меня это удивило. В конце концов, мама была женщиной, которая в качестве жены Уильяма Ф. Бакли-младшего проводила много времени в обществе интеллектуалов — Джона Кеннета Гилбрайта, Генри Киссинджера, Тома Вулфа, Джеймса Бирнхэма, Малькольма Маггериджа, Нормана Мэйлера, Рассела Кирка, Еноха Пауэлла, Маргарет Тэтчер, Нормана Подгореца, от которых, так сказать, набиралась ума. В свою очередь, каждый из этих людей был очарован ее острым умом и природными способностями. Мэйлер обычно называл маму «Игроком». Наверное, она не много времени провела за чтением биографической и исторической литературы, но она всегда внимательно прочитывала газеты и отлично знала все новости. Помнится, однажды в воскресное утро я взял «Санди таймс мэгазин» и обнаружил, что мама полностью разгадала тамошний кроссворд, тогда как для меня это было непосильной задачей. И все же она могла с раздражением объявить за столом: «Никак не могу понять, почему президент сам не подпишет чертов билль». После этого смущенному папе приходилось вполголоса объяснять ей, что принятие законопроекта — прерогатива законотворческой, а не исполнительной власти. Я так и слышу, вспоминая тот случай, мамин ответ: «Что ж, если бы спросили меня, то все это нелепая игра слов». Одна из причин, почему все обожали ее.
