Прощайте, любимые - [23]

— Что значит поедем? Тебе ученый человек говорит, а ты свое... Сдавай немедленно билет, и дело с концом... А тебе, Ванечка, счастливое дороги.

Не думала Настасья Кирилловна, что вмешательством своим не только не поправит, а, наоборот, испортит дело. Если до этого Эдика грызли сомнения, то после пожелания Ивану счастливой дороги Эдик решил, что не оставит друга ни в коем случае, что, как решено, так и будет и нечего крутить туда-сюда. Они уже не дети.

— Я поеду, мама, — твердо сказал Эдик и, услышав спасительный гудок паровоза, заторопился: — Ну, давайте прощаться...

— Ты зайди в редакцию молодежной газеты, там твоя подборка к печати подготовлена. С моим вступлением, — спешил сообщить Устин Адамович.

— Что же ты делаешь, сынок? — обняв Эдика, заплакала Настасья Кирилловна. — Ты ведь всегда слушался старших...

— Я постарел, мама... — пытался отшутиться Эдик. — Не плачь. Я буду писать. Часто.

— Ни пуха ни пера, — пожал Эдику и Ивану руки Федор.

Сергей обнял друзей:

— Ну, смотрите, не подкачайте там...

— С богом, с богом — приговаривала мать Ивана, идя вслед за медленно отходящим поездом.

Иван с Эдиком стояли в тамбуре и махали провожающим руками.

Когда поезд скрылся за поворотом, Федор, Сергей и Устин Адамович попрощались с женщинами и вышли на привокзальную площадь.

— В город? — спросил Устин Адамович.

— Да, мы в институт.

— Может, пешечком? — предложил Устин Адамович.

— Нам все равно...

Они прошли мимо длиннющей очереди на автобус, завернули за угол железнодорожного клуба и направились вдоль покрытой булыжником Ульяновской.

Долго шли молча.

— Вы не перехвалили нашего Эдика? — спросил Сергей Устина Адамовича.

— Ничуть... — с убежденностью произнес Устин Адамович. — Я мог бы сказать больше, да боюсь — у парня голова закружится, а там перестанет работать над собой — и пропал. Был у нас в педтехникуме один способный человек. Захвалили. А он запил, и нет таланта. Погиб. Вот оно как бывает... Вы на филологическом? — спросил Устин Адамович и, посмотрев на Федора, сказал: — Конечно. Ведь вы сидите в 23 аудитории за крайним столом. Правда?

— Точно, — с некоторым удивлением подтвердил Федор и, кивнув в сторону Сергея, добавил: — Сергей недавно из больницы.

— Если вы литераторы, — продолжал Устин Адамович, — то не можете не понять, что Эдик мыслит образно, а это — главное. Вот он увидел загнанные в тупик разбитые вагоны санитарного поезда. Стоят они уже, наверное, с гражданской, а Эдик встретился с ними, как с живыми. Вот послушайте. — Устин Адамович вполголоса, как-то очень интимно, с ноткой грусти прочитал:

С крышами, измятыми шрапнелью,

Синие вагоны стали в ряд.

Крыши как пробитые шинели

Всю войну изведавших солдат.

Показалось, только тронь вагоны

И на тихий молчаливый зов

Буфера откликнутся со звоном

Гулом человечьих голосов...

— Здорово! — не выдержал Федор.

Сергей был менее восторженным. Он считал, что если это увлечение не пройдет, значит, Эдик будет работать серьезно, а если пройдет, значит, оно было временным, как и у каждого парня или девушки, когда вдруг захочется говорить стихами. Пишут в альбомы, пишут для, себя, а потом сами смеются над своими сочинениями.

— Не пропадет, — сказал Сергей, чтобы как-то закончить разговор про Эдика.

И опять долго шли молча. А потом, словно отвечая на реплику Сергея, Устин Адамович заговорил:

— Каждый от рождения имеет какую-нибудь склонность. Один любит плотничать, другой шить, третий рисовать, четвертый сочинять стихи. Вся беда наша в том, что ни дома, ни в школе мы не обращаем на эти склонности серьезного внимания. Гоним общую успеваемость, чтобы отметки по всем предметам были на высоте. И вот уже один бросил плотничать, другой шить, третий рисовать, четвертый сочинять стихи. Все подстрижены под одну гребенку. Все хорошо успевают. Учителя довольны, в районо тоже, в облоно и выше. А начинается самостоятельная жизнь, и люди теряются — многого не знают, ничего по-настоящему делать не умеют... Склонности — это великое дело, ребята. Вспоминаю — училась со мной в классе девочка. Любила собирать гербарии. Каждая травинка у нее на учете, каждая бабочка, каждый червячок. А теперь она известный ботаник, работает в Московском университете...

— Вас бы с моим отцом спаровать, — сказал Сергей, — тот, всю жизнь работая в школе, в каждом ученике видит большой талант. А проходят годы — где они, таланты? Раз-два, и обчелся.

— Занимаются не своим делом, вот в чем суть, — заключил Устин Адамович, а возле Комсомольского сквера спросил: — Может, в институт не обязательно?

— Конечно, — переглянулись Сергей с Федором.

— Тогда зайдем ко мне. Посидим, поговорим, — пригласил ребят Устин Адамович и, словно между прочим, спросил Сергея, кивнув на его стриженую голову:

— С чем лежали в больнице?

— Да так... — махнул рукой Сергей.

— За так в больницу не берут и прически не портят. Секрет? — улыбнулся Устин Адамович.

— Признаться, что ли? — тоже улыбаясь, спросил Сергей Федора.

— Признавайся, чего там...

— Из-за девушки попало...

— Отступил? — спросил Устин Адамович, открывая квартиру.

Сергей с Федором вошли в коридор, остановились.

— Да вы проходите, садитесь, сейчас сообразим по холостяцки... — пригласил Устин Адамович. — Так ты не ответил на мой вопрос.