Прощай, оружие! - [32]

– Как поживаете? Как здоровье? – она подала мне руку.

– Привет! – сказал Мейерс.

– Ну, как скачки?

– Замечательно. Просто чудесно. Я три раза выиграла.

– А как ваши дела? – спросил я Мейерса.

– Ничего. Я выиграл один раз.

– Я никогда не знаю, как его дела, – сказала миссис Мейерс. – Он мне никогда не говорит.

– Мои дела хороши, – сказал Мейерс. Он старался быть сердечным. – Надо бы вам как-нибудь съездить на скачки. – Когда он говорил, создавалось впечатление, что он смотрит не на вас или что он принимает вас за кого-то другого.

– Непременно, – сказал я.

– Я приеду в госпиталь навестить вас, – сказала миссис Мейерс. – У меня кое-что есть для моих мальчиков. Вы ведь все мои мальчики. Вы все мои милые мальчики.

– Вам будут там очень рады.

– Такие милые мальчики. И вы тоже. Вы один из моих мальчиков.

– Мне пора идти, – сказал я.

– Передайте от меня привет всем моим милым мальчикам. Я им привезу много вкусных вещей. Я запасла хорошей марсалы и печенья.

– До свидания, – сказал я. – Вам все будут страшно рады.

– До свидания, – сказал Мейерс. – Заходите в Galleria. Вы знаете мой столик. Мы там бываем каждый день. – Я пошел дальше по улице. Я хотел купить в «Кова» что-нибудь для Кэтрин. Войдя в «Кова», я выбрал коробку шоколада, и пока продавщица завертывала ее, я подошел к стойке бара. Там сидели двое англичан и несколько летчиков. Я выпил мартини, ни с кем не заговаривая, расплатился, взял у кондитерского прилавка свою коробку шоколада и пошел в госпиталь. Перед небольшим баром на улице, которая ведет к «Ла Скала», я увидел несколько знакомых: вице-консула, двух молодых людей, учившихся пению, и Этторе Моретти, итальянца из Сан-Франциско, служившего в итальянской армии. Я зашел выпить с ними. Одного из певцов звали Ральф Симмонс, и он пел под именем Энрико дель Кредо. Я не имел представления о том, как он поет, но он всегда был на пороге каких-то великих событий. Он был толст, и у него шелушилась кожа вокруг носа и рта, точно при сенном насморке. Он только что возвратился после выступления в Пьяченца. Он пел в «Тоске», и все было изумительно.

– Да ведь вы меня никогда не слышали, – сказал он.

– Когда вы будете петь здесь?

– Осенью я выступлю в «Ла Скала».

– Пари держу, что в него будут швырять скамейками, – сказал Этторе. – Вы слышали про то, как в него швыряли скамейками в Модене?

– Это враки.

– В него швыряли скамейками, – сказал Этторе. – Я был при этом. Я сам швырнул шесть скамеек.

– Вы просто жалкий макаронник из Фриско.

– У него скверное итальянское произношение, – сказал Этторе. – Где бы он ни выступал, в него швыряют скамейками.

– Во всей северной Италии нет театра хуже, чем в Пьяченца, – сказал другой тенор. – Верьте мне, препаршивый театришко. – Этого тенора звали Эдгар Саундерс, и пел он под именем Эдуарде Джованни.

– Жаль, меня там не было, а то бы я посмотрел, как в вас швыряли скамейками, – сказал Этторе. – Вы же не умеете петь по-итальянски.

– Он дурачок, – сказал Эдгар Саундерс. – Швырять скамейками – ничего умнее он не может придумать.

– Ничего умнее публика не может придумать, когда вы поете, – сказал Этторе. – А потом вы возвращаетесь в Америку и рассказываете о своих триумфах в «Ла Скала». Да вас после первой же ноты выгнали бы из «Ла Скала».

– Я буду петь в «Ла Скала», – сказал Симмонс. – В октябре я буду петь в «Тоске».

– Придется пойти. Мак, – сказал Этторе вице-консулу. – Им может понадобиться защита.

– Может быть, американская армия подоспеет к ним на защиту, – сказал вице-консул. – Хотите еще стакан, Симмонс? Саундерс, еще стаканчик?

– Давайте, – сказал Саундерс.

– Говорят, вы получаете серебряную медаль, – сказал мне Этторе. – А как вас представили – за какие заслуги?

– Не знаю. Я еще вообще не знаю, получу ли.

– Получите. Ах, черт, что будет с девушками в «Кова»! Они вообразят, что вы один убили две сотни австрийцев или захватили целый окоп. Уверяю вас, я за свои отличия честно поработал.

– Сколько их у вас, Этторе? – спросил вице-консул.

– У него все, какие только бывают, – сказал Симмонс. – Это же ради него ведется война.

– Я был представлен два раза к бронзовой медали и три раза к серебряной, – сказал Этторе. – Но получил только одну.

– А что случилось с остальными? – спросил Симмонс.

– Операция неудачно закончилась, – сказал Этторе. – Если операции заканчиваются неудачно, медалей не дают.

– Сколько раз вы были ранены, Этторе?

– Три раза тяжело. У меня три нашивки за ранения. Вот смотрите. – Он потянул кверху сукно рукава. Нашивки были параллельные серебряные полоски на черном фоне, настроченные на рукав дюймов на восемь ниже плеча.

– У вас ведь тоже есть одна, – сказал мне Этторе. – Уверяю вас, это очень хорошо – иметь нашивки. Я их предпочитаю медалям. Уверяю вас, дружище, три такие штучки – это уже кое-что. Чтоб получить хоть одну, нужно три месяца пролежать в госпитале.

– Куда вы были ранены, Этторе? – спросил вице-консул.

Этторе засучил рукав.

– Вот сюда. – Он показал длинный красный гладкий рубец. – Потом сюда, в ногу. Я не могу показать, потому что это под обмоткой; и еще в ступню. В ноге омертвел кусочек кости, и от него скверно пахнет. Каждое утро я выбираю оттуда осколки, но запах не проходит.