Прощай, оружие! - [29]

– Ну, как?

– Лучше, – сказал я.

– Он прямо чудо сделал с вашим коленом.

– Сколько это длилось?

– Два с половиной часа.

– Я говорил какие-нибудь глупости?

– Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.

Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно, кто дежурит эту ночь.

В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень из Джорджии, работник Красного Креста, больной малярией, славный парень из Нью-Йорка, тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший парень, который вздумал отвинтить колпачок от дистанционной трубки австрийского снаряда, чтобы взять себе на память. Это был комбинированный шрапнельно-фугасный снаряд, какими австрийцы пользовались а горах: шрапнель с дистанционной трубкой двойного действия.

Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что она без конца готова была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот, а тот, который отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только при крайней необходимости, и все свободное от работы время она проводила со мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали, то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон. Фергюсон была славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один брат в пятьдесят второй дивизии, а другой – в Месопотамии и что она очень привязана к Кэтрин Баркли.

– Придете к нам на свадьбу, Ферджи? – спросил я ее как-то.

– Вы никогда не женитесь.

– Женимся.

– Нет, не женитесь.

– Почему?

– Поссоритесь до свадьбы.

– Мы никогда не ссоримся.

– Еще успеете.

– Мы никогда не будем ссориться.

– Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И никто не женится.

Я протянул к ней руку.

– Не трогайте меня, – сказала она. – Я и не думаю плакать. Может быть, у вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.

– Ничего с ней не случится.

– Ну, так смотрите. Надеюсь, что у вас все обойдется. Сейчас вам хорошо.

– Сейчас нам чудесно.

– Так вот, не ссорьтесь и чтобы с ней ничего не случилось.

– Ладно.

– Смотрите же. Я не желаю, чтоб она осталась с младенцем военного времени на руках.

– Вы славная девушка, Ферджи.

– Ничего не славная. Не подлизывайтесь ко мне. Как ваша нога?

– Прекрасно.

– А голова? – она дотронулась пальцами до моей макушки. Ощущение было такое, как если трогают затекшую ногу.

– Голова меня никогда не беспокоит.

– От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не беспокоит?

– Нет.

– Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.

– Вот, возьмите, – сказал я.

– Вы должны попросить ее, чтоб она на время отказалась от ночных дежурств. Она очень устает.

– Хорошо. Я ее попрошу.

– Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить свою очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.

– Хорошо.

– Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до полудня.

– Этого можно было ожидать.

– Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.

– Я бы и сам хотел.

– Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.

– Я ее уговорю.

– Что-то не верится.

Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.

– Что случилось?

– Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс Баркли отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый вид. Почему она так долго в ночной смене?

Мисс Гэйдж посмотрела на меня.

– Я ваш друг, – сказала она. – Ни к чему вам так со мной разговаривать.

– Что вы хотите сказать?

– Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?

– Выпейте со мной вермуту.

– Хорошо. Но потом я сразу же уйду. – Она достала бутылку из шкафа и поставила на столик стакан.

– Вы берите стакан, – сказал я. – Я буду пить из бутылки.

– За ваше здоровье! – сказала мисс Гэйдж.

– Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?

– Просто скрипела на эту тему. Она называет вас «наш привилегированный пациент».

– Ну ее к черту!

– Она не злая, – сказала мисс Гэйдж. – Просто она старая и с причудами. Вы ей сразу не понравились.

– Это верно.

– А мне вы нравитесь. И я вам друг. Помните это.

– Вы на редкость славная девушка.

– Бросьте. Я знаю, кто, по-вашему, славный. Как нога?

– Прекрасно.

– Я принесу холодной минеральной воды и полью вам немного. Вероятно, зудит под гипсом. Сегодня жарко.

– Вы славная.

– Сильно зудит?

– Нет. Все очень хорошо.

– Надо поправить мешки с песком. – Она нагнулась. – Я вам друг.

– Я это знаю.

– Нет, вы не знаете. Но когда-нибудь узнаете.

Кэтрин Баркли не дежурила три ночи, но потом она снова пришла. Было так, будто каждый из нас уезжал в долгое путешествие и теперь мы встретились снова.

Глава восемнадцатая

Нам чудесно жилось в то лето. Когда мне разрешили вставать, мы стали ездить в парк на прогулку. Я помню коляску, медленно переступающую лошадь, спину кучера впереди и его лакированный цилиндр, и Кэтрин Баркли рядом со мной на сиденье. Если наши руки соприкасались, хотя бы краешком ее рука касалась моей, это нас волновало. Позднее, когда я уже мог передвигаться на костылях, мы ходили обедать к Биффи или в «Гран-Италиа» и выбирали столик снаружи, в Galleria. Официанты входили и выходили, и прохожие шли мимо, и на покрытых скатертями столах стояли свечи с абажурами, и вскоре нашим излюбленным местом стал «Гран-Италиа», и Жорж, метрдотель, всегда оставлял нам столик. Он был замечательный метрдотель, и мы предоставляли ему выбирать меню, пока мы сидели, глядя на прохожих, и на тонувшую в сумерках Galleria, и друг на друга. Мы пили сухое белое капри, стоявшее в ведерке со льдом; впрочем, мы перепробовали много других вин: фреза, барбера и сладкие белые вина. Из-за войны в ресторане не было специального официанта для вин, и Жорж смущенно улыбался, когда я спрашивал такие вина, как фреза.