Прощай ХХ век (Память сердца) - [3]

Как-то летом папа везет маму, Сашу и меня из Архангельска в деревню, где он родился и вырос. Мы едем на поезде, потом на машине, потом на телеге, как у Николая Рубцова: «Я уплыву на пароходе, потом поеду на подводе, потом еще на чем-то вроде, потом верхом, потом пешком пройду по волоку с мешком и буду жить в своем народе». Папа родом из Вологодской области. Его деревня называлась Павлово (теперь ее уже нет) и находилась недалеко от села Рослятино.

Вот мы в небольшой избе. Нас много, кроме нашей семьи здесь находятся дедушка Андрей Логинович, бабушка Наталья Павловна и моя тетя Люда, большая девочка. Мы спим на полу на матрасах, бабушка на печке, а дед с тетей Людой на сеновале. С утра до вечера в дверях в комнату стоит толпа деревенских ребятишек, которые молча смотрят на нас, как на чудо — мы городские, здесь таких не видели. Нас с Сашей наперебой носят на руках, рассматривают нашу одежду и сандалии, удивляются нашему выговору и сами говорят на каком-то странном и непонятном наречии. Саша с утра сидит на горшке и картаво ноет: «Зачем давали кгутые яйца?» Он повторяет эту фразу без конца, и она, эта фраза, и Сашина картавость, и его ноющий голос навечно оседают в моей памяти.

После Архангельска здесь необыкновенно зелено, много травы, полевых цветов и высоких деревьев. Под окнами на черной земле растет черемуха. Утром рано бежим по росистой траве мимо речки к лесу, идем за малиной. На скошенном лугу, у самой воды свернулся уж, а нам кажется, (у страха глаза велики!), что это змея и вот-вот нас укусит! Взрослые собирают малину стоя у кустов, а меня посадили на поваленную ветром старую елку. Елка лежит в малиннике под углом, корневая часть выворочена наверх и запуталась корявыми пальцами в кустах, а вершина направлена вниз и лежит, погрузившись в зелень. Я сижу высоко у самых корней, свесив ноги прямо в куст, обсыпанный крупной, сладкой малиной. Все увлечены сбором ягод, и постепенно все смолкает вокруг. В тишине слышится чье-то сопение и чавканье. Вдруг кто-то крикнул: «Медведь!» Все бросились бежать — люди в одну строну, медведь, с треском ломая ветки — в другую. Я даже испугаться не успела, как кто-то подхватил меня на руки и унес домой.

Всюду шепчут: «Умер Сталин!», «Сталин умер…» Этот день я хорошо помню — одна гуляю по улице. Ранняя весна. Идет снег крупными хлопьями и тут же тает. Стоит странная тишина. Людей на улице нет — улица окраинная. На всех домах приспущенные красные флаги с черными траурными лентами. Я хожу, подняв лицо к серому небу, и ловлю ртом снежинки.

Моя мама работает в школе — она учительница первого класса женской школы. О, как я хочу в школу! Школа — земля обетованная, там все самое интересное, там новая жизнь! Наконец первое сентября и знаки новой школьной жизни — форма, коричневое шерстяное платье, белый нарядный фартук, портфель с Букварем, тетрадями и деревянной ручкой с тонким пером. Первый раз в первый класс! Моя школа — женская. Напротив, через дорогу расположена мужская школа. Какая между ними большая разница! Моя школа чистенькая, ухоженная, во дворе разбиты красивые клумбы с цветами. В самой школе опрятно одетые девочки в белых фартуках и с белыми бантами в волосах чинно гуляют по коридору парами или стоят в стороне небольшими группами. Никто не бегает и не шумит. Совсем другое дело наши соседи. Пыльный двор оглашается криками играющих в футбол мальчишек. Что там внутри, я не знаю, хотя очень любопытно было бы туда заглянуть. Мальчики тоже очень интересуются нашей школой и нами, они совершают набеги на нашу территорию и норовят толкнуть или дернуть за косы. Почти у всех девочек косы. У меня толстая коса до пояса, предмет мучений, а не гордости. Постоянно приходится расчесывать и переплетать волосы, а уж про мытье я и не говорю, тогда ведь не было шампуней. Да и мыла-то хорошего не было. Бабушка, Евдокия Максимовна, учила меня мыть голову хозяйственным мылом и полоскать уксусом. Запах уксуса всегда напоминает мне мытье волос в бане.

Во втором классе наши школы объединили, получилась смешанная школа. Она быстро приобрела тот вид, который школы имеют и по сей день — истоптанный, изношенный множеством ног пол, шум и гам на переменах, беготня по коридорам и возня младших детей. Но на уроках царил полный порядок. Учителя были строгими, и нам даже в голову не приходило их не слушаться или подвергать сомнению их знания и авторитет. Меня посадили за первую парту с мальчиком. Мальчика звали Алик Шакиров. Он был маленький, черноволосый и кареглазый. Мы друг другу очень понравились и стали друзьями. Он хорошо рисовал, и у него всегда были пятерки по рисованию. Мне он тоже помогал рисовать. Я очень старалась учиться, мне хотелось получать только отличные отметки. Наша учительница заболела, так нам сказали, и почти полгода уроки в нашем классе вела моя мама. Мне это было очень приятно, я гордилась мамой, но она редко ставила мне пятерки. Я, конечно, переживала из-за этого.

Время от времени с нами жила бабушка Евдокия Максимовна, мамина мама. Ее «выписывали» с Украины из города Николаева, когда не с кем было оставлять детей. В то время я очень всех любила — маму, отца, бабушку, Сашу. Но особенно я любила маму. Папа ее часто обижал, говорил ей грубые и несправедливые слова. Они были молоды, и после страшной войны, голода и холода им хотелось радости и веселья. Летом вместе с друзьями, с детьми они ездили в Черный Яр на берегу Северной Двины и там устраивали гулянья. Отец выпивал и хмельной вел себя так, что маме было стыдно за него, и она пыталась его остановить, уговорить, и, как правило, это кончалось скандалом. Почему-то я часто становилась свидетельницей их разговоров и маминых слез. Пока не родилась Лена, младшая моя сестра, я была самым близким человеком у мамы. Как тяжело было у меня на сердце каждый раз после очередного скандала. Почти на всех детских фотографиях, где отец стоит рядом со мной или держит меня за руку, у меня несчастное лицо. Взрослые не знают, или забывают, какое это горе для ребенка, когда они ссорятся.