Прощай, эпос? - [22]

Бог, история, в общем, какие-то высшие силы здесь, в России, свели и поставили лицом к лицу два предания: иудейское, ветхозаветное и новозаветное, христианское. Спор меж ними, их диалог, начавшийся две тысячи лет тому назад, продолжается именно здесь.

Призвание евреев в России — призвание вопрошающее: «Мы отвергли Новый Завет, Предположим, что мы совершили роковую ошибку. Но тогда помогите же нам исправить ее. Покажите, явите нам христианство не только как умозрительный идеал, но и как повседневность! Как деяние, как образ жизни!» И наш долг, исторический долг заключается в том, чтобы внятно и корректно ответить на этот закономерный вопрос. На великое вопрошение.

Пользуясь привычной для меня лексикой преподавателя, я сказал бы, что диалог с ветхозаветной культурой — предварительный зачет, который должны мы сдать перед тем, как отправиться на экзамен: проповедовать наш вариант христианства во всемирном масштабе.

ВОПРОС. И зачет этот мы…

ОТВЕТ. Мы ведем себя как нерадивые и к тому же не лишенные плутовства студенты, безнадежные двоечники: ерзаем, подсказываем друг другу, подглядываем в шпаргалки. Величайший историософский вопрос переводим мы в плоскость пошлейшей борьбы за власть, на уровень бытовой экономики. Один — благо, он математик — скрупулезно подсчитывает, сколько евреев входило в состав ЦК в таком-то году; а другой на полном серьезе ответствует: но зато в последнем составе ЦК был всего лишь один еврей, да и тот Александр Борисыч Чаковский, многолетний редактор «Литературной газеты». Один тащит на свет Божий идиотские «Протоколы сионских мудрецов», приговаривая: «Видите, видите?..» А ему твердят, что протоколы эти — липа, полицейская фальшивка.

Но допустим — только допустим! — что глупейшие «Протоколы…»— какая-то подлинность и что это действительно некая программа агрессии. Но программа-то — убогенькая, мелкотравчатая. Составляли ее люди без воображения, без размаха; люди с кругозором мелких галантерейных торговцев, перемигивавшихся и уверявших друг дружку, что каждый из них необыкновенный мудрец. И неужто же не сможем переспорить местечковых гешефтмахеров, составлявших ее? Переспорить их своим обаянием, трудолюбием, талантливостью, душевною щедростью, широтою? Господи, да откуда же такое неверие в свои силы!

Горько видеть, как Божий урок, нам заданный, мы не желаем исполнить: отлыниваем, откладываем на потом. А тем временем многозначительные подсчеты и криминалистические изыскания оборачиваются мерзким антисемитизмом. Он выплескивается на улицу, в тесноту все тех же коммуналок, трамваев. И выстраиваются очереди у посольств США, Канады, Новой Зеландии. Христианство же по-прежнему оказывается подчиненным политике, разве только в обновленных формах.

ВОПРОС. В сфере быта, в сфере общения у нас масса недоделок и неполадок. Что особенно досаждает вам?

ОТВЕТ. Явное, циничное чтение кем-то писем, приходящих ко мне из-за границы.

Побывал я в Швейцарии: читал лекции. Принимали меня сердечно. Завязались, естественно, добрые отношения. О многом меня продолжают спрашивать, простодушно надеясь получить возможно быстрый ответ: от этого зависят дипломные работы, диссертации. А ответ из Москвы приходит месяца через три-четыре.

Пользуясь случаем, я хочу во всеуслышание возгласить, что профессор Лоренцо Амберг из Цюриха, студентка Рут Видмер из Берна и я:

а) не составляем планов нападения Швейцарии на СССР,

б) не сбываем друг другу героина и марихуаны,

в) не ведем запрещенных законами операций со швейцарскими франками и рублями.

И так хочется верить, что заверения мои достигнут каких-то неведомых мне инстанций.

Интересно, а как получает зарплату тот, кто читает письма? Сдельно, с письма? И как называется эта профессия? «Читчик»? «Читальщик»? А может, по аналогии с «воображала», «меняла» и «вышибала» — «читала»?

ВОПРОС. Чувствуете ли вы, что в сложном процессе перестройки вы нашли свое место?

ОТВЕТ. Да, место свое я нашел.

Методология — то заветное, что мне удалось сохранить и развить в себе вопреки непростительным компромиссам во многом другом. У меня есть сложившийся метод исследования искусства, изучения жизни слова, его преломлений в социальной реальности и воздействия его на судьбы отдельных людей и народов.

Не знаю я, кто виноват в пережитом нами, да и знать-то не очень хочу. Но я знаю, в чем моя вера. Знаю, что делать.

Перестройка открывает перед искусствоведами и филологами возможности, о которых и мечтать немыслимо было. Упустить их было бы непростительно; значит, надо работать.